Картина ожидания

Вновь Охотник подхватил нить путеводную. Погоня ярость его утолит!

Долго ли, коротко бежала Настасья своим путем в страхе и сомнении. Иногда, измучась неизвестностью, умывалась слезами - туда ли идет она? близка ли цель заветная? - приникала чутким ухом к теплому телу дороги, слушала дальний свист крыл - и, поднявшись, неутомимо спешила вперед. Вот и посох ее стерся, точно старый зуб, одежда превратилась в лапотину, от железных башмаков одни осметки остались… И дорога внезапно кончилась! Прилегла к усталым ногам бездорожица. Нельзя на сырую землю сесть отдохнуть. Грязи кругом вязучие - сядешь, так по конец века не выберешься.

Замедлился легкий Настасьин бег - и тогда Тень ее вплотную приблизилась. Все это время она плелась позади и плакала, звала если не вернуться, то хоть оглянуться! Но знала Настасья, оглянешься - набросятся Угрызения совести, начнут уязвлять - не вырвешься.

Она плакала на бегу:

- Отпустите меня! Разве мало я слез пролила? Разве можно жить все в долг и в долг?

Она сбросила полуистлевшие башмаки и босыми ногами оставляла кровавый след:

- Утешьтесь слезами моими!

Но Тень, скуля, спешила след в след:

- Ну оглянись, Настасьюшка-а-а!

И когда казалось, не хватит сил противиться, увидела она долгожданный край пути… Красное солнышко клонилось к западу, а прямо перед Настасьей переминалась избушка на курьих ножках.

«Еще бог милостив!» - Настасья с облегчением шагнула к двери - нет, равнодушно отвернулась изба.

«Что же делать? Коль стоит она на пути моем, значит, надо как-то войти в нее, будь это даже застава на пути в царство мертвых».

- Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом!

Презрительно скрипя, изба повернулась, дверь недоверчиво приотворилась. Настасья ступила, дрожа, на лестницу - и замерла. Гляделась избенка малехой неказистенькой, а лестница уходила под самое небо!… На нижней ступеньке сидела толстая и одноглазая девка.

- Сестрица, пусти переночевать! - взмолилась еле живая Настасья.

- Чужих пускать не велено, самим места мало, - буркнула одноглазая привратница.

Так и села Настасья у входа. Вещует сердце - близко милый, а путь заложен! Что делать, подруженька Любовь? Подняла расплывающийся взор и увидела, что Одноглазка прикорнула, да тут же и вскинулась, бдительно таращась на бесприютную бродяжку. И только было открыла она рог, чтобы изгнать приблудную, как, повинуясь подсказке Любви, Настасья вкрадчиво запела:

- Спи, глазок! Спи, глазок!

Ой, ой… тише!… Откинулась Одноглазка на ступеньку, с наслаждением всхрапнула… а Настасья, ног под собой не чуя, метнулась вверх по лестнице.

Одолела несколько площадок - и видит: сидит поперек пути другая привратница, а глаз у нее два, как у добрых людей.

- Чужих не ее!… - возопила она было, да Настасья, не растерявшись, затянула свое:

- Спи, глазок! Спи, другой! Спи, глазок! Спи, другой!

О чудо, и эта преграда позади. Но выше Настасья уже не бежала бегом, шла крадучись, замирая перед каждым поворотом, и благо потертый ковер приглушил ее шаги, заранее заметила трехглазую сторожиху. Хоронясь за перила, сладким голосом завела:

- Спи, глазок, спи, другой, спи, третий!

Трехглазка длинно зевнула, обмякла, и Настасья, еле переводя дух, сама себя не слыша от волнения, прошептала снова:

- Спи, глазок! Спи, другой!…

А про третий-то и забыла.

Придремнула толстуха, а Настасья стремительно миновала ее и, разводя руками облака и туманы, застилавшие путь (ведь она поднялась уже очень-очень высоко, почти под самые звезды), побежала по длинному коридору одинаковых дверей, пока перед одной, ничем не отличающейся от других, не услышала еще одну подсказку Любви:

- Он здесь.

Любовь говорила еще что-то, но кровь застучала в висках, Настасья не расслышала. Она всем телом приникла к запертой двери, и сердце ее колотилось так сильно, что растолкало замок… дверь распахнулась.

Светлый, любимый, лежал на узкой кровати в тесной каморке и спал богатырским сном.

Кинулась Настасья на грудь его, обвила своим телом белым, облила жаркими поцелуями - нет, спит ее лебедин, не ведает, что прилетела лебедушка.

Поняла Настасья, что теперь его опутало вязье сна-забвения. Что же делать?

Тут-то и не выдержала Настасья. Надсадилось сердце! Хлынули из глаз слезы горючие, полились из уст речи обидные:

- Я для тебя в такую даль забрела, а ты спишь и, наверное, другую во сне видишь!

Закапали слезы на плечо спящего - вскинулся он, словно обожгло его:

- Ты пришла, моя ненаглядная! А я и сплю - красоту твою в глазах вижу…

И вновь восцвели поцелуи на их губах, и забыли они, что комнатка тесна, стены тонки, кровать узка, разметали грубые простыни, жарко дыша друг другу в лицо. И когда уже пресеклось у обоих дыханье, когда стемнело в очах, вдруг…

…вдруг откуда ни возьмись - страшный крик:

- Чужих пускать не велено!

И затряслась от ужаса запертая дверь.

Злая сила разорвала сплетение рук и ног. Хихикнула чья-то позабытая в углу зависть, увидев, каким страхом и забвением наполнились глаза Настасьи и Светлого, словно кровавое разбойство и татьба настигли их ночью в пути.