Картинки нижегородского быта XIX века

Нельзя сказать, чтобы на думу поэзия не оказала никакого влияния. На полях прошения была положена резолюция головы: «выдать просителю 50 копеек»…

Никто не обратил больше на это внимания, только пронюхавший либеральный публицист из местной газеты ядовито заметил в фельетоне: «Тридцать строк поэтического творчества оплатить полтинником что-то маловато; ведь это построчный гонорар по 1¹/₂ копейки за строчку выходит. Не стоит писать стихов с благотворительной целью».

Глава двадцать первая

Государственная перепись 1897 года в Нижнем. — Цифры, итоги, выводы.

Слухи о предстоявшей в конце января 1897 года всеобщей переписи начали распространяться среди нижегородцев еще с первых чисел месяца.

В середине января в Нижний прибыл «особо уполномоченный» правительственный чиновник Исаков, который совместно с представителями города выработал план переписи. От 18 до 23 января счетчики обходят свои участки и предварительно раздают населению переписные бланки. Начальники общественных или казенных заведений вносят подведомственных им лиц в особые перечневые или военные ведомости. В ночь на 28 января производится перепись лиц, не имеющих постоянного жительства, а днем 28 и 29 переписчики отбирают заполненные самим населением листки у всех, имеющих оседлость. К 1 февраля эта работа должна быть закончена и сдана заведующим переписными районами. Труд последних заключался в переписке вторых экземпляров и в подчете итоговых цифр населения своих районов. После этого весь материал должен быть отослан в Центральное Статистическое управление страны.

В городе насчитывалось 16 тысяч квартир, для которых было завербовано 150 счетчиков. Часть из них согласилась работать бесплатно, другие оплачивались Городской думой. Социальный состав переписчиков был крайне пестрый. Во 2-й Кремлевской «аристократической» части города было 33 участка с 33 переписчиками: среди последних оказалось 8 «дам», 7 офицеров, 5 почтовых чиновников. Ни студенты, ни учащиеся средних школ в этом районе к переписи не привлекались. В трущобные места и на глухие окраины «чистая» публика шла неохотно. Для этой работы местный епископ Владимир по просьбе переписной комиссии «командировал» 40 воспитанников духовной семинарии.

Каждый счетчик, кроме удостоверения и вопросных листов, снабжался нагрудным знаком, портфелем и чернильницей с государственным гербом; последние три предмета разрешалось после переписи оставить на память.

28 января счетчики отправились по квартирам собирать заполненные населением бланки. Здесь ждал их неприятный сюрприз. Огромное большинство жителей города не только не могло разобраться в инструкции, имевшейся на оборотной стороне переписных бланков, но и было совсем неграмотно: заполнять графы пришлось со слов опрашиваемых самим счетчикам.

Не лучше обстояло дело и с «грамотной» частью населения. Почти пятьдесят процентов ответов пришлось исправлять. Переписчики приходили в отчаяние при получении откровенных и правдивых признаний, вроде следующих: на листе под графой «занятие, ремесло, должность или служба» заполняли: «чернорабочий, повар, может и за кучера». Или «холост, в отъезд и здесь»; побочное занятие: «судился за кражу». В графе «отношение к воинской повинности» заполняли: «брал Плевну, теперь без места». В одной из пригородных деревень счетчик поразился отсутствию крестьянских девиц. Крестьяне прятали дочерей из опасения, что нищенские земельные наделы после переписи придется делить не только на парней, но и на девок.

Не легко было охватить переписью местных жителей, не обладавших собственной квартирой, комнатой или хотя бы углом. Их переписывали ночью в ночлежках. С особенным страхом входили переписчики в Бугровский ночлежный дом. Три этажа громадного каменного корпуса, рассчитанного на 500–600 бесприютных, оказались наполненными ночлежниками в количестве 1082 человек (из них 50 женщин). Люди спали вповалку под нарами, в коридорах и даже в отхожих местах.

Сторожа согнали всех «квартирантов» в одну сторону дома и потом пропускали по одному на свободную половину. Особых хлопот счетчикам эти обездоленные люди, носившие в нижегородском обиходе названия: «босяков», «золоторотцев», «галахов» и т. д., против ожидания, не доставили. С редким добродушием и часто с юмором отвечали они на вопросы, подбадривая шуткой товарищей, почему-либо стеснявшихся. Лишь единичные ночлежники на вопрос счетчика предъявляли «ультиматум»: «Дай пятачок, тогда отвечу».

Среди тысячи «бездомников» нашелся человек, ответивший на вопрос о звании: «барон». Переписчики, обязанные заполнять листки со слов, колебались. Но засаленный паспорт, вынутый из грязных онучей, подтвердил, что их обладатель действительно родовитый представитель нижегородского дворянства — барон Бухгольц, опустившийся «на дно». Позднее он был увековечен Горьким в пьесе «На дне» в образе барона.