Картонные звезды

Возвращаемся обратно и едва не попадаем в новый переплет. Оставленные в лагере для его обороны совершенно безоружные Преснухин с Камковым не придумали ничего лучшего, как изготовить зенитку для стрельбы по наземным целям. Мало того, что они ее зарядили, так и едва не искрошили нас всех в капусту, когда мы с треском начали вылезать из зарослей. От залпа в упор нас спасло только то, что Щербаков в порыве обуревавших его чувств неожиданно заорал какую-то песню, чего до этого никогда не делал. Только выбравшись на поляну и увидев вытаращенные глаза своих товарищей, их напряженные позы и направленные на нас стволы, мы догадались, что находились буквально на волосок от гибели. Но общего настроения одержанной победы это не испортило, и еще как минимум два часа мы с Толиком похвалялись своими похождениями, вспоминая все новые и новые подробности ночного происшествия.

Единственный, кто не разделял наших буйных восторгов, был капитан Воронин. Он вскоре забился в палатку, и оттуда вскоре послышались слова известной песни, сложенной про маленький городок Тарусу. Помните?

Целый день стирает прачка,
Муж пошел за водкой,
На крыльце сидит собачка
С рыженькой бородкой.
Целый день она таращит
Глупые глазенки,
Если дома кто заплачет,
Загрустит в сторонке.

Ну, и так далее. Капитан, когда пребывал в плохом настроении, всегда начинал напевать эту песню. Когда же был в хорошем, то обычно громко мурлыкал «Отгремели песни нашего полка» Окуждавы. А когда настроение у него ниже среднего, то заводит про Тарусу. И судя по тому, что он поет про маленькую собачку и маленькую девочку уже по пятому разу, настроение у него ниже самого низкого. И только наскоро состряпанный Басюрой завтрак несколько улучшил его подавленное самочувствие.

— Тускло наше дело, — со звоном отбрасывает он ложку в опустошенную миску. — Если за нас так плотно взялись наши американские коллеги, то дело на этом, — кивает он в сторону висящих у очага трофеев, — явно не закончится. Подозреваю, что Щербаков с Косаревым повстречали лишь передовой отряд, разведгруппу, не более того. И они потому и шли так спокойно, что никоим образом не ожидали встретить какого-либо серьезного сопротивления. Слава Богу, что все так успешно обошлось. Что, если бы их было больше? Как я понял, у вас даже и патронов не было.

Щербаков молча пожимает плечами.

— Чего там, — продолжает капитан, — вон она сумка с дисками, в палатке вашей висит. А с одним пистолетиком вы не продержались бы и минуты. И что самое неприятное, вы вечно что-нибудь затеваете, не ставя меня в известность. Я же не цербер тут к вам приставленный! Мы вроде как доверять друг другу должны!

Мы дружно молчим, покаянно понурив головы.

— Но я и сам виноват, тут же самокритично заявляет наш командир. — Не обратил должного внимания на ваши заблаговременные предупреждения. Каюсь, виноват. Надеюсь, в дальнейшем наше взаимное доверие будет более… более крепким.

Мы сразу же оживаем. Значит, не одни мы во всем, как всегда, виноваты, начальство тоже «прокалывается». Но, однако, к моему удивлению, никаких скоропалительных выводов из появления южновьетнамских коммандос не делается. Единственно, что мы делаем тут же, — так это включаем захваченную радиостанцию на круглосуточное прослушивание. Около нее плотно усаживается Стулов и принимается с крайне озабоченным видом вслушиваться в молчащий эфир. Идея наша довольно проста и неоригинальна — попробовать запеленговать возможных компаньонов убитых под утро диверсантов. В принципе все необходимое для этого у нас имеется. Пеленгаторы вьетнамские на связи, приемная аппаратура работает исправно, да и Камо сидит возле передатчиков в полной боевой готовности. Удручает только одно — не слишком развитые лингвистические способности Владимира Владиславовича. В вопросе изучения языка братского народа его достижения не слишком впечатляют. Поэтому ему предписано произносить только отдельные, заранее выписанные на листочек слова, всячески имитируя при этом помехи на линии связи или неисправность аппаратуры.

* * *