Картвелеби

На несколько секунд Тина остановилась у лестницы, которая вела за кулисы, но искренне понадеялась на то, что он этого не заметил. Ну надо же! Уже исчезнув за занавесом, она внезапно поняла, что счастливая улыбка не сходила с её лица.

– Как романтично! – огорчённо вздохнула сестра. – Как же мне хочется, чтобы и со мной кто-нибудь так отчаянно флиртовал!

– Нино, – густо зарумянилась Тина. – Никто со мной отчаянно не флиртовал!

– Флиртовал, ещё как! Этого только ты не видишь! Бедный Игорь Симонович…

– Вот смутьянка!

На последних словах Нино заразительно рассмеялась, и среднюю сестру невольно отпустил гнев. Она тоже улыбнулась, и даже Георгий Шакроевич и Константин Сосоевич, ждавшие последних сведений об ужине от кухарки, переглянулись весело и понимающе.

Саломея, стоявшая у окна чуть поодаль от сестёр, слышала краем уха их разговор, но не могла разобраться в тех чувствах, которые он у неё вызвал. Её умилила девичья невинность их речей, но она всё же знала, что в глубине души немного завидовала их молодости, жизнерадостности, будущему, полному романтических мечтаний. Молодая женщина знала, что для неё всё давно осталось позади, но самым болезненным казалось то, что она не испытала всего сполна. Жизнь текла у неё сквозь пальцы и как будто закончилась, так и не начавшись. Слёзы наворачивались на глазах из-за того, как бестолково всё сложилось.

Она огляделась и остановила свой взор на брате, который что-то увлечённо рассказывал молодым Циклаури, пока её супруг беседовал с тестем, и на какой-то момент взор её потеплел, а зрачки расширились. Давид!.. Сердце сжималось от боли, когда она смотрела на него и думала об упущенных возможностях, думала об альтернативе, думала о… невозможном, недосягаемом, запретном.

Внезапно Циклаури-старший посмотрел на неё в упор и тоже замер, размышляя о чём-то своём. Возможно, даже о том… о запретном и недосягаемом.

Саломея встряхнула пышной копной волос и пару раз порывисто моргнула. Сердце стучало как бешеное, а в комнате становилось как будто слишком душно. Всему виной недопустимые мысли или…? Она не знала наверняка, но зато после очередного чересчур пылкого взгляда Давида уверилась в следующем: ей точно пора на воздух!

Извинившись перед всеми, старшая дочь Георгия засеменила к выходу, зашуршав пышной юбкой. Мужчины недоумённо переглянулись, а сёстры нахмурили лбы и через пару минут бросились за ней следом.

Один лишь Давид догадывался о настоящей причине её бегства, и эта мысль ещё сильнее его удручила. В порыве эмоций он отошёл к тому месту, на котором пару секунд назад стояла Саломея, и почувствовал… странный запах гари, становившийся с каждой минутой всё сильнее.

Опытный военный, он быстро понял, что душок исходил с улицы, и ужаснулся, когда увидел в окно, как горела материнская теплица. Ах, это было ожидаемо! Жара наверняка вызвала искру, от которой её деревянная крыша загорелась в одночасье. Помимо теплицы, теперь пылал и деревянный настил, по которому огонь перебросился на террасу позади дома, а оттуда… внутрь.

Измайловец поднял глаза с пола и с ужасом увидел, как огонь стал проглядываться впереди, сквозь открытые нараспашку двери в коридоре и сестринских спальнях, где ранее исчезли Саломея, Тина и Нино. Шок помешал ему прореагировать быстро, а тем временем Ламара совершила самую большую ошибку, какую только можно было представить себе в подобных обстоятельствах.

– Ах, как душно! И запах какой-то странный… будто горит что-то, – пожаловалась она так громко, как только могла. – Давайте откроем окна!

Эта идея привела её старшего брата в тихий ужас, но Ламара всё равно оказалась быстрее. Впущенный в больших количествах воздух подействовал на огонь разрушительно. Огненная стихия зашипела и накрыла их страшной волной.

Не чувствуя боли от ожогов, Давид в немом отрешении смотрел, как пламя охватывало крышу, окна, выглядывавшие из них занавески, парадную дубовую дверь, которую отец заказал специально из Тифлиса, и многое другое. Вокруг ужасно суетились, но он с трудом разбирал, кто именно. Стояла страшная паника, и приказчик отца сновал туда-сюда с огромными вёдрами воды, срывая голос на ленивого мажордома:

– Женщины и дети! – кричал он на кучера и отцовского камердинера. – Вы сами выбрались, а о других не подумали?

Гувернантка Софико – изнеженная француженка – звучно захныкала под боком, когда её вывел из пламени конюх. Экономка с кухаркой залились громким кашлем, когда под ручку вышли из огня следом, и только за ними показалась тучная фигура Константина Сосоевича. Никого из Джавашвили Давид пока что не увидел.