Карты и сновидения [СИ]

Песня звучала, переливая глубокий мужской голос, смешивая его с нежными и такими же глубокими красками вечерней зари. Неллет ощущала Андрея за своим правым плечом, хотела повернуться, чтоб увидеть, кивнуть. Но вдруг один поворот сорвет ее с места, унесет, закружит. Это все старый саинчи. Не зря его называли саа сай, первый саинчи Башни. Ни грана таланта не растерял древний старик, скитаясь по неназванным местам, тайным пустошам внутри, а может быть, вне Башни столько лет. Наоборот. Казалось, весь он ушел в голос, в певучие сплетения слов, каждое из которых в момент произнесения становилось сверкающей истиной. И уходило в память, сменяемое следующей драгоценностью фразы.

Это даже нечем вознаградить, поняла принцесса во время очередной краткой паузы в песне, этому невозможно найти настоящей награды, а меньшая станет оскорблением силы таланта.

Песня стихала, умолкая одновременно с гаснущим вечерним светом. Неллет прикрыла глаза, обмякая в плетеном кресле, покрытом мягким покрывалом. Что же он сказал ей песней, спетой на языке ее детства, который уже никому неизвестен тут, кроме разве что Даэда? Что спрятано за обычными, вроде бы, словами о любви, страсти, тоске и восторге? Почему сейчас она думает не о своих весенних, хотя готова сняться с места и улететь с Даэдом, покидая Башню. А о той женщине, которая вышла из двери простого деревянного дома, почти раздетая, одергивая короткую рубашку на красивых бедрах. О ее лице с сильным подбородком, широких глазах, странного двойного цвета — серых с голубым. Коротких волосах, стриженых, как у женщин небесных охотников. Неллет казалось, она все поняла о ней, все высмотрела в лице и в его выражении, в манере двигаться и осанке. Вполне обычная женщина, сосредоточенная на себе, не злая, но и не очень добрая, не устремленная вверх, а скорее, уверенно осваивающая плоскость, и у нее это получается. Будто сильные красивые ноги даны ей для длинного бега без усталости. И цели, к которым она бежит, они вполне различимы на плоскости, осязаемы и материальны. А еще — близки.

Но плоскость осталась, а земная жена весеннего исчезла из поля зрения снов Неллет. Выпала из просчитанной реальности, и значит, совершила что-то вне ее. А что, Неллет не знает, она не всеведуща. И не всемогуща. И не желает оставаться символом и светилом. Пусть — всего несколько лет. Но самых обычных. Не провожая в смерть близких, которые рождаются рядом с ней, живут свои жизни и умирают, когда приходит срок. Пусть даже одного придется проводить, но это будет по-человечески, просто он старше, намного.

Удивительно, почти детски поразилась Неллет, Даэд вдруг станет старше меня, хотя я старше его на несколько веков. Жаль, что это приведет к смерти, но осознать эту неотвратимость и затосковать по-человечески еще не могла, понимая все только на уровне мысли, не сердца.

… Но где же она? Пока ее нет, и судьба ее неизвестна, недостойно принцессы распоряжаться судьбой мужчины, который был ее мужем.

Мысли плыли все медленнее. За спиной тихо пела флейта, к ней присоединилась еще одна, потом рассыпал медленную дробь шепотный барабанчик, притих, зазвучал мерным постукиванием, отмечая музыкальные фразы. Неллет не заметила, как к двум флейтам и мерному стуку прирос еле слышный мужской голос, заговорил, мешая знакомые слова с чужими.

И вдруг, перед тем, как провалиться в нашептанный вязкий сон, она увидела. Выпрямилась, цепляясь за подлокотники, раскрыла глаза, не видя золотых точек звезд и смутных облачных теней, не видя среди них серебряных просверков пролетающего небесного дозора.

Неллет увидела ее! Будто бы по желанию вызвав правильный сон, увидела бледное запрокинутое лицо с сильным подбородком, лоб с прилипшими прядями волос, широкие скулы. Ирина лежала навзничь, плотно сжав губы и закрыв глаза. Ноздри раздувались, ловя для дыхания воздух, а к ушам от уголков глаз бежали вялые прерывистые струйки бледного полупрозрачного молока. При каждом вдохе поднималась грудь, показывая в бессильной жидкости темные соски в бледных каплях.

Молоко, засыпая, догадалась Неллет, молоко сна. Или — другое?

Глаза Ирины открылись, в их сонной бессмысленности вдруг отразился ужас, а Неллет, в свою очередь неумолимо засыпая, увидела в зеркале радужки — не себя, склоненную над рассматриванием сна. А — крупную широкоплечую женщину, чье некрасивое лицо надвигалось на Ирину подобно плоской луне, украшенной довольной ухмылкой.

И — волосы лежащей. Уже не короткие, плелись, раскидывая по молоку, росли, будто высасывая из него силу.

— Проснулась, моя девонька, — пророкотал женский голос, ворочаясь в ушах засыпающей Неллет, беспомощно сидящей в кресле, — моя Неллет, сладость моя. Матерь Вагна завсегда теперя с тобой. Теперя все поклонятся сладкой принцессе. А млеко пора и сменить, вишь, иссякло совсем, стало водицей…