Карты и сновидения [СИ]

Хан вспомнил нестерпимый блеск, потом — яркую зелень с просверками алого, и режущую глаза синеву. Сперва было так больно глазами, потом хорошо, а боль переместилась в сердце. Потом было больно снова, уже здесь, когда вернулся и не мог дышать душным запахом близких болот, видеть тусклые серые краски поселка под тучами. А потом боль утихла, привычка к убогой жизни возвращалась исподволь, нашептывая, что и тут жить вполне можно, и — безопасно. Все ведь живут…

Но в какой-то момент, будто почувствовав мысли старшего брата, а может быть, и правда, услышав их, Корайка загнал Хана в угол пустой комнатки с узким окошком, вытащил из мятого поясного кошелька желтое стеклышко, теперь они все принадлежали ему. Потребовал сурово:

— Смотри! Желтое чтоб! Видишь?

Отобрал и сразу же сунул другое:

— Синее! Видишь? Небичко помнишь? Помнишь, какое оно? Не жмурись! Смотри!

— Помню, — с облегчением и стыдом огрызнулся Хан, меняя у глаза празднично-разноцветные стекла, — хватит приказывать. Помню я!

И тогда боль вернулась, становясь постоянной. А когда утихала, являлся Корайка с волшебными стеклами.

Так что — солнце… Пусть возрожденная древесами Игна совсем не мать солнцу. И не матерь солнечных дождей. И пусть думает она, что угодно, может быть, лелея мысли отомстить злобной дочери. А Хан будет думать о солнце, которое больше их всех. И о настоящей небесной синеве. Они скажут ему, что делать. А младший брат не позволит забыть.

Еды за миски дали немного, горку клубней, да горшок крупы, что веяли бабы из невредных пустырных трав. Хан шел, стараясь побыстрее миновать широкие проходы, занятые сейчас воинами, прижимал к груди горшок, а клубни мотылялись в холщовой суме, что била его по бедру. Из-за угла, как всегда неожиданно, выскочил Корайя, потянул сумку за мятый угол, морща лицо в хитрой улыбке.

— Чего скажу, Ханчик! Только ты тихо слушай, чтоб никто-никто.

— А ты тихо шепчи, — огрызнулся Хан, пихая брата в темный каменный закут, — чего тебе?

— Вота! — младший совал ему мутную склянку с пузатыми боками, заткнутую черной пробкой, — матерь велела, чтоб крался туда, в комнаты за большим залом. Нашел там большую лохань, и побудил. Попить давал чтоб.

— Кому? — у Хана заледенели пальцы на ногах. Сразу вспомнились перешептывания, полные горячей надежды. О том, что велено вычистить зал, убрать ветхие вервия и пелены. А еще о том, что десяток дядьев отправлены были за болото, в млечную рощу, вернулись, но ныне заперты в покое благостыни, где в колодах и чанах копилась сладкая мокреть, которую можно пользовать и между дождей. Это было сладко и заманчиво, купаться в благости без конца, не глядя на то, что после ум становился легким и куцым, и возвращались оттуда счастливцы, вроде как снова ставшие малыми детьми. Но в полном и безмятежном счастии. Вызнать у дядьев ничего и нельзя, зато вволю толковать кто запретит, а кто боится слов, все же — думает.

Думал про это и Хан, страшась убедиться, что да, все меняется, все идет к возвращению Неллет, и что же делать ему? Лучше бы тайно смотреть на все со стороны. Но Айка бает — матерь велела. Пойти туда. А ну как воины его обнаружат? Несмотря на все рассказы о сладости, полной благостыни, этого как раз Хан и страшился больше всего. После того, как год втайне от всех перестал принимать положенные народу дожди.

А может случиться и более страшное. Воины Веста сильны и суровы. И будет валяться он так же, как матерь Игна, с шеей, передавленной жесткой веревкой.

— Еду я сам унесу, — пока старший размышлял о рисках, младший уже повесил на шею суму, отобрал горшок и только затопотали быстрые ноги в мягких чувяках. Уже невидимый, Корайка закричал кому-то, свистнул, смеясь, ему ответили детские голоса, множась эхом.

Хан прерывисто вздохнул, опуская руку с крепко зажатой склянкой. Другой рукой полез в вырез рубахи, нырнул пальцами глубже, боязливо ощупывая острые кончики кровь-травы. Та, как всегда, почуяв внимание хозяина, зашевелилась, тыкаясь в ладонь тугими травинками.

— Ничего, — шепотом сказал Хан, — ты сиди там. Тихо сиди. Пойдем, да?

И, одолев еще несколько коридоров, нырнул в тайный проулочек, который показал ему младший брат, недавно, проведя в черную темноту тупика и научив, как отвалить камень, за коим шла узкая кишка забытого коридора, выводящая в зал и в покои за ним.

* * *