Карты и сновидения [СИ]

Хан качнулся, отрывая спину от стены. Подошел, склоняясь над почерневшим лицом с широко открытыми блестящими глазами. Дыхания не было слышно, прыгал в плошке тусклый огонек, меняя острые черты лица, пробегая бликами по раскиданным змейкам черных волос. И вдруг потресканные губы раскрылись, слова потекли с шипением, что заменяло настоящий голос, на который, понял испуганный Хан, у женщины не хватало сил.

— Придет, — шептала она с надеждой, одновременно утверждая и спрашивая, — придет ко… мне… Мой повелитель. Мой Вест. Придет?

Хан молчал, не зная, кивнуть или кинуться прочь.

— К своей Неллет. Новой Неллет. Я сильная. Не как та, прежняя. Сильная? Да?

— Да, — шепотом подтвердил ошеломленный Хан, отступая от лихорадочного блеска глаз.

— Да. Я — великая Неллет. Великого воителя Веста. Когда он придет? Забрать меня. Править вместе…

Видимо, она попыталась сесть, руки слабо задергались, шаря пальцами по столу. Трава, выгибаясь черными кольцами, впилась в кожу, прижала плоские стебли, не давая шевелиться. Капли из срезанных наискось корневищ закапали быстрее, сливая мерные звуки в тонкое журчание.

— Все отдала, — шептала Марит, водя глазами и уже не пытаясь пошевелиться, — совсем все. Но он придет. Ты позови. Велю. Неллет велит тебе. Твоя новая Неллет…

— Да.

Хан быстро протиснулся в комнату, где лежала Ирина, дико глянул на лохань, в которой плавало спящее лицо с разметанными светлыми волосами, которые уже заполняли всю поверхность млека. Метнулся мимо храпящего стража, нажимая плечом на тяжелую створку. И через мгновение уже шел по коридору, удаляясь, сильно встряхивал головой, пытаясь избавиться от горячечного женского шепота, чтоб на его место пришли мысли, помогая понять, что же там происходит. Новая Неллет? Марит хотела стать новой принцессой? Или сам воитель Вест хотел сделать ее?

Перед глазами свились и расплелись черные стебли, с неслышным хлюпаньем сосущие силу Марит. Или Вест хотел, чтоб она думала так?

…

— Ты кровь-травички не бойся, — авторитетно рассказывал Корайя, когда брели обратно, оставив Таечку в дивном лесу.

Хан тогда слушал, пытаясь укротить руки, которые сами тянулись к вороту рубахи, пробраться за пазуху, скрести зудящую кожу, сдирая ее до крови. И одновременно боялся даже подумать о том, что пальцы тронут острые кончики новых стеблей, что прорастали теперь из его груди наружу.

— Хорошая она. С ней сны скороходны, закроешь глаза, а откроешь и вота уже лес, или дальние златые поля, или вот река еще, ты же не видел живой реки, Ханка, там ры-ыбы, не те, что в озерах наших, бледные безглазыи. А радуги-рыбы. Да ты и радугу не знаешь, хоть и большой вырос, вона борода у тебя.

Корайка болтал и смеялся, временами совал руку к себе под рубашку, дергал, жмурясь, размахивал пучком сорванной с кожи травы, будто показывая ей дорогу, после прикладывал, сопя, — приращивал обратно.

— А еще, где любая хорошая земля, или вода вот, коя славная. Травичка ее в тебя и всосет, чтоб есть не хотел и силы имел великие. Думаешь, почему я бегаю так? С каши, что мамки варят, так не побегаешь, ыха!!!

Он ускакал вперед, доказывая слова, вернулся обратно, приплясывая.

— Чего ж я так медленно иду? — возразил ему устало бредущий Хан, — когда заработает твоя хваленая травичка?

— В один оборот крови, — заявил Корайя, — а еще как поверишь, так и зачнет прорастать, а не поверишь, счахнет, станет медленная. Как вот ты сам. Ты давай, Ханка, ты сейчас поверь, а скоро она через кровь обернется и как взрастет!

Хан передернул плечами. Но вдруг вспомнил светлое Таечкино лицо: стояла там, смотрела вверх, на громадные стволы, усыпанные листьями и цветами. И ему стало легче принять такое — совсем чужое.

Кровь-трава помогла ему дойти. А еще Корайка подучил, что нащипанные с нее верхушки, брошенные в горячую кашу, заставили мамок поверить: Таечка бегает где-то и скоро вернется. Хану тогда в очередной раз стало немного страшно, такая разлилась на женских лицах готовность поверить в нелепицу, а прочее довершили благостные дожди и через неделю о Таечке уже не вспоминал даже и дед, а не только замученные работой мамки.

…

Но трава, которая проросла через тело Марит, была совсем другой. Уверенные упругие стебли, до того толстые, что срезы были ясно видны — черными косыми овалами, сочащимися темной в сумрачной комнате кровью. Острия, кажется, наточенные умелой рукой, входили в кожу мягко и быстро. И — маслянистый блеск плоских поверхностей, такой же, каким блестела жирная пленка сумеречных болот. Она росла там. Куда нельзя было, оступившись, свалиться, если закружилась от злых туманов голова. Росла под жирной стоячей водой и ухватывала добычу, топила, не давая выбраться на поверхность. Кто принес ее сюда, отдал ей живое тело вместо болотной грязи? Кто срезал стебли, чтобы трава делилась добычей, изливая несъеденное в стеклянные пузыри? Это дом первоматери Вагны. А кто повелел ей совершить такое злодейство? Или — сама?

Глава 26