Карты и сновидения [СИ]

— Золотая наша нежная Неллет, — пропел низкий голос, зашевелив губы на плоском грубом лице, — уж скоро, великий господин, умнейший наш господин, милостивый к низкой няньке господин…

— Хватит, Вагна. Довольно ли млека? Скажи, я пошлю дядьев.

Женщина склонилась над Ириной, и та в ужасе увидела свою бесчувственную руку, поднятую над жидкостью. С пальцев срывались бледные, как сыворотка, капли. Да полно, разве это ее рука? Тонкая, хилая, с длинными прозрачными пальцами.

— Так вот помашет нежная наша красавица любящим человекам. И головку повернет над плечиком. Не тревожься, мой щедрый господин, млеко поработало верно. И голосок милой Неллет забрало тоже. Чтоб только ручкой благословляла и личиком светлым.

Ирина открыла рот, чтоб сердито высказаться по поводу голоска и личика. Но губы лишь чуть разомкнулись, выпуская полную тишину.

— Во-от, — кивнула Вагна, наблюдая за усилиями и широко открытыми глазами, — все, как надо тебе, мой господин.

Но склоняясь над Ириной, нахмурилась, цепко оглядывая напряженное лицо и ужас, что плескался в раскрытых глазах.

— Хорошо, — сказал Вест, выпрямляясь и с одобрением разглядывая бессильное тело, что покоилось под прозрачным слоем высосанного работой млека, — очень хорошо, первоматерь. Обиходишь, приди в харчевню, скажи, Вест велел выдать две сумы из новой добычи. Вкусно поешь, и платьев там красивых есть. Через три дня покажем принцессу людям.

Шаги стихли, издалека послышался сильный уверенный голос.

Вагна взялась руками за бортик лохани, всматриваясь в напряженное лицо.

— Сильна ты, девка, — покачала большой головой, — да я-то сильнее в десятикрат. Смотри, не впадешь в правильный сон, кушать не дам до самого велика дня. И травичкой напою правильной. Глазоньки придется крючочками прираскрыть, да кроме Вагны кто узнает, что при смерти лежишь. Ежели верно травичка сварена, пролежишь долго.

Она выпрямилась, оглаживая толстые бока, утянутые в новое холщовое платье. Подумала, кусая бледную губу. Взяла было со стола пузырек, встряхивая в нем темную жидкость. Ирина, холодея от мысли, которая упала на нее внезапно, заново осветив все вокруг (не сон, не снится), обессмыслила лицо, прикрывая глаза. Рот открылся, показывая полоску зубов, щеки и лоб разгладились. Руки вяло висели в толще млека, распустив длинные пальцы.

Вагна поставила пузырек на место. Успокоила себя, прогоняя дурные мысли. Показалось. Конечно же, показалось, кто устоит против млека. И волосы вон, растут, свиваясь правильными кудрями. И кости тончают на глазах.

Задвигая пузырек подальше за плошки и бутылки, Вагна глянула в угол, и пошла к выходу, кивнув стоящему стражу.

Тот, дождавшись, когда женщина выйдет, повалился на табурет, простонал, как человек, который спал беспробудно, но вот разбудили, и вдруг сразу захрапел, выкашливая тяжелое дыхание, будто его заставили снова уснуть, против воли.

А в крошечной комнатке, куда шел узкий лаз в том углу, что проверила взглядом Вагна, застыл Хан, не в силах двинуться, не в силах оторвать глаз от стола, на котором лежала еще одна женщина. Ее он помнил, хотя видел тоже, когда был совсем мал. Темная подруга великого воителя Веста. Смуглая Марит, пропавшая во время исхода. Саинчи пели о том, как приняла она смерть, сражаясь за своего господина, и как взял в сильные руки господин Вест ее тело, схоронив с почестями на самой верхушке Горы Черепов, что высилась посреди злого болота. И с тех пор смелая Марит летает ночами под низкими тучами, подбадривая воинов на свершение подвигов, своим примером показывая — сколь сладостно отдать жизнь за любимого господина.

Тело, лежащее на грубом столе, не летало. Руки и ноги, оплетенные черной травой, вздрагивали, когда из стеблей, висящих над широкогорлыми бутылями, капала темная кровь, набухая тяжелыми каплями. Острия травы впивались часто, дырявя кожу, иссеченную мелкими порезами. И казалось, трава проросла сквозь Марит, поедая ее. — Если бы не обрезанные понизу стебли, что отдавали перекачанную через себя кровь.

Хан стоял, вжавшись в стену. Он кинулся сюда, чтоб спрятаться от людей. Но с трудом заставил себя остаться, когда разглядел лежащую Марит. Вернее, ее останки. Нет, она жива, вдруг понял Хан, когда выдохнул с облегчением, услышав победный храп стража, укушенного его кровь-травой. Смотрела на него черными глазами, и губы еле заметно шевелились. А может быть, это прыгало пламя в маленькой плошке у изголовья?

Пробираясь вдоль стены, он двинулся к выходу, боясь, что страж проснется и тогда придется остаться в этом страшном закуте, где черная трава выпивает жизнь из растянутого на грубом столе тела. Но глаза не отрывались от лежащей Марит, и шаги замедлились. Не мог он уйти, не поняв, точно ли женщина мертва.