Кастелау

Нет, я им в «Кэш и Кэрри» жалобу напишу. В этой дряни алкоголя меньше, чем в микстуре от кашля. В лучшем случае это просто виноградный сок. Если вообще не какая-нибудь гадость, которую они в лабораториях своих из картофельных очисток… Сегодня что ни возьми, все искусственное, все поддельное. Точь-в-точь как тогда.

Вот они и решили, что надо Вернера попробовать. Мол, две-три фразы произнести, а потом мертвым брякнуться – это даже писатель сумеет… Я-то сразу им сказала, пусть не спрашивают лучше. Он-то уж наверняка не… Да только если Вальтер Арнольд что в голову себе втемяшит… Ну и остальные тоже. Все. Вот они к нему Кляйнпетера и отправили, чтобы тот его уломал. Самого-то Вернера на той репетиции не было. Он у себя в номере сидел и печатал как угорелый. Удивляюсь, как он пальцы в кровь не сбил. Вся эта киношная мура его уже не интересовала. Он в последние дни вообще изменился очень. В последние недели даже. Как бы тебе это объяснить? Словно он… Это глупость, конечно, говорить такое, но он… Словно вдруг повзрослел сразу. И даже вроде как ростом повыше стал. И внушительнее. Сильнее. Другим-то это, пожалуй, не бросалось в глаза, потому что… Когда каждый день человека видишь, ты его вроде как и замечать перестаешь. Ты заранее знаешь, как он и что… Но Вернер… Оказалось, понимаешь, что он потрясающий мужчина был… Я и сама слишком поздно это заметила.

[Долгая пауза.]

Теперь бы мне сигаретка не помешала.

[Пауза.]

Нет уж. Спасибо. Можешь это пойло в раковину слить. Мне сейчас что-нибудь покрепче требуется.

Дневник Вернера Вагенкнехта

(20 апреля 1945)

Конечно, я не хочу в этом участвовать, разумеется, нет. Но у меня нет выбора. Франк Эренфельз запросто мог бы уклониться, но не Вернер Вагенкнехт. По счетам надо платить.

Кляйнпетеру я, судя по всему, обязан жизнью. И он, если не считать поручений по работе, никогда ничего за это с меня не спросил. Зато теперь предъявил мне мои долговые расписки. Правда, ни единым словом о них не упомянув, ведь он человек с манерами.

«У меня к тебе личная просьба, – так он начал. – Это дело касается только нас двоих. Вальтер Арнольд человек неприятный, я знаю. Он не из тех, кому хочется сделать одолжение. Но на сей раз…» – Он не договорил.

Кляйнпетер, кстати, снова в костюме и при галстуке. До этого чуть ли не под деревенщину рядился, при своей-то городской физиономии. Теперь он снова господин руководитель кинопроизводства, которому место только в просторном кабинете, за начальственным письменным столом, при телефоне и секретарше, охраняющей его от назойливых посетителей. Складкой на брюках хоть колбасу режь, белоснежная сорочка – будто только что из магазина. Понятия не имею, как ему это удается. Мы-то, все остальные, в лучшем случае способны продемонстрировать потрепанную элегантность оборванцев, некогда знававших лучшие времена. А у него и ботинки начищены до блеска, я этой пары и не видел на нем никогда. Словом, он и собственную жизнь умеет организовать куда лучше, чем я свою. Не важно, как будет выглядеть мир через пару дней, Кляйнпетер в любую секунду готов выполнить любое задание. На руководящей должности, разумеется.

«Не знаю, выйдет ли что-нибудь из этой затеи, – сказал он. – Но попытаться стоит. Новому начальству надо понравиться в первый же день. На второй можно уже не успеть».

Кляйнпетер, когда уговаривает, делает это абсолютно по-деловому. Без всяких там дешевых приемчиков, без пошлой лести вроде «уж для тебя-то это сущий пустяк» и без дурацких посулов типа «вот увидишь, тебе даже понравится». Он сразу выкладывает карты на стол. «Мне от тебя нужно то-то и то-то». Доводы, подкрепляющие это пожелание, обычно даже не упоминает. Исходя из того, что собеседнику они известны ничуть не хуже. Сам-то он помнит их досконально. Бухгалтер взаимных обязательств.

«Мне это неприятно», – сказал я. На что он только кивнул. Мои душевные издержки в его калькуляции, разумеется, уже учтены.

Он мог бы напомнить, что много лет давал мне работу, хотя для него это было связано с определенным риском. Мог бы упомянуть наши встречи на Анхальтском вокзале. Или что взял меня в Кастелау. Обо всем этом он и слова не проронил. Полагается на мою совесть.

Он слишком хорошо меня знает.

И даже не удивился, когда я ответил согласием. Сильный шахматист, он знает, после какого хода противник роняет короля на доску.

«А если мне мундир не подойдет?» – спросил я. Цепляясь за последнюю хиленькую надежду, что меня спасет мое тщедушное телосложение.

Он и к этому был готов.

«Камерой все поправим», – проронил он.

Меня бы не удивило, вытащи он сейчас из кармана доскональнейший план съемки и протяни мне. С распределением ролей, где уже черным по белому обозначено: «Полевой жандарм – Вернер Вагенкнехт».

«Так мы ждем тебя в Липовом зале на репетицию», – бросил он уже с порога.