Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Иван Алексеевич, я заметил, что «Дневники» Гиппиус весьма схожи с вашими «Окаянными днями». И сходны не только сюжетом, но даже своей тональностью. Вот послушайте, отрывок из первой части «Дневников» — «Черной книги»: «…Вот правда о России в немногих словах: Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения, в громадном большинстве, относится отрицательно и даже враждебно. Получается истинная картина чужеземного завоевания. Латышские, башкирские и китайские полки (самые надежные) дорисовывают эту картину. Из латышей и монголов составлена личная охрана большевиков; китайцы расстреливают арестованных — захваченных. (Чуть не написала „осужденных“, но осужденных нет, ибо нет суда над захваченными. Их просто так расстреливают.) Китайские же полки или башкирские идут в тылу посланных в наступление красноармейцев, чтобы когда они побегут (а они бегут!), встретить их пулеметным огнем и заставить повернуть. Чем не монгольское иго?»

Куприн тяжело сопел, он пока не проронил ни слова. Вера Николаевна подлила ему водки, а в рюмку Алданова — шоколадного ликера. Марк Александрович выпил и продолжил:

— Как сильно написано! Зинаида Николаевна задает вопрос: как может существовать власть ничтожной кучки поработителей, «беспримерное насилие меньшинства над таким большинством, как почти все население огромной страны», — почему нет внутреннего переворота?

Куприн хмыкнул:

— Вопрос есть, ответа нет.

— Гиппиус лишь туманно намекнула — «и это страшно важно! — что малейший внешний толчок… произведет оглушительный взрыв. Ибо это чернота не болота, но чернота порохового погреба».

Бунин махнул рукой:

— Россия сотрясается в восстаниях, в ненависти к кремлевским людоедам. Но ропщущих безжалостно топят в крови. Ленин со своими местечковыми приспешниками — Троцкими и Зиновьевыми непобедимы.

Вера Николаевна с ужасом прошептала:

— Почему?

— Потому что они ненавидят русский народ и будут уничтожать непокорных тысячами, без всякой жалости. И найдут многих исполнителей своей воли, ибо у худшей части народа большевики ловко эксплуатируют дурные качества — зависть, злобу и корысть.

Куприн налил еще водки, выпил, не закусывая, поднялся с тяжело заскрипевшего стула и молча ушел. Он был удручен.

* * *

На очередном заседании «Зеленой лампы», среди прочих, выступал Дон-Аминадо. Время от времени освежая себя коньяком, по традиции стоявшим на столике, Аминад Петрович прочел «Про белого бычка»:

Мы будем каяться пятнадцать лет подряд,
С остервененьем. С упорным сладострастьем.
Мы разведем такой чернильный яд
И будем льстить с таким подобострастьем
Державному Хозяину Земли,
Как говорит крылатое реченье,
Что нас самих, распластанных в пыли,
Стошнит и даже вырвет в заключенье…
Мы станем: чистить, строить и тесать
За то, что в нем не собиралось вече.
Нам станет чужд и неприятен юг
За южные неправильности речи…
Потом опять увязнет коготок.
И скучен станет самовар московский.
И лихача, ватрушку и Восток
Нежданно выбранит Димитрий Мережковский.
Потом… О, Господи, Ты только вездесущ
И волен надо всем преображеньем!
Но, чую, вновь от Беловежских Пущ
Пойдет начало с прежним продолженьем.
И вкруг оси опишет новый круг
История, бездарная, как бублик.
И вновь на линии Вапнярка — Кременчуг
Возникнет до семнадцати республик.
И чье-то право обрести в борьбе
Конгресс труда попробует в Одессе.
— Тогда, о, Господи, возьми меня к себе,
Чтоб мне не быть на трудовом конгрессе!

Удивительное пророчество! Ну прямо про закат советской империи.

4

Еще одно вполне историческое (без кавычек) событие для российской эмиграции случилось 27 апреля 1920 года.

На Пале-Бурбон, в роскошном особняке с лепниной, зеркалами в парадном подъезде и лысым швейцаром вышел упоминавшийся нами самый первый номер «Последних новостей». Ах, какая это была газета! Одни ее проклинали, другие восхищались — но все читали. (Автор этих строк тоже перечитал ее всю за двадцать лет. Впечатление непередаваемое, словно сам окунулся в бурлящую жизнь предвоенной эмиграции!)