Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Я понимаю: Франция очень любит нас, и расстаться ей с нами тяжело. Потому она всячески затрудняет наш выезд, так сказать, отговаривает нас. Это очень любезно. Хозяева так и должны.

…Начинаем хлопотать. Этот удивительный глагол существует только на русском языке, хлопочут только русские. Иностранец даже не понимает, что это за слово…» (Н. Тэффи).

«Фильм из жизни беженцев начала снимать крупная американская фирма. В нее войдут различные сцены из быта русских эмигрантов. Эта картина будет демонстрироваться за границей…»

«Трагедия русских в Литве. Положение русских в Литве трагическое. Министр внутренних дел Драугялис заявил, что ни русского государства, ни русского народа больше не существует».

«Бедствующие в Турции. В Константинополе 45 тысяч русских беженцев. И еще 4500 расселены на Принцевых островах. Русские влачат жалкое существование. Большинство промышляет продажей газет, торговлей вразнос галантереи, переноской тяжестей с пароходов на пристань и т. п. Много русских офицеров служат дворниками, портье и рассыльными… В особо тяжелых условиях находятся женщины. Большинство из них устроились в рестораны и кафе. Многие проституируют, заполняя больницы и лечебницы для венериков. Препятствия к выезду в Сербию, Болгарию, Францию, Англию не дают возможности беженцам рассосаться, обрекая их на медленную голодную смерть».

«Несладко живется русскому эмигранту на чужбине. Изнеможенные, голодные, больные, без денег, без возможности найти работу, без права выбирать местожительство по своему усмотрению, — русские беженцы производят жалкое гнетущее впечатление.

Комиссионные магазины завалены их вещами. Вы увидите здесь на полках все, вплоть до обручальных колец и нательных образков. Продажа таких вещей указывает на голод в буквальном смысле этого слова.

Кроме этой ужасающей нищеты, русский беженец переживает всяческие унижения и оскорбления. Даже женщины не избавлены от них…»

* * *

Бунин, всегда близко к сердцу принимавший чужую беду, не уставал читать эти страшные известия.

Вот и на этот раз он обратился к жене:

— Какой страшный грех взяли на душу те, кто развязал Гражданскую войну. Эмиграция и беда — понятия неразрывные! Каждый раз убеждаюсь в этой истине, читая печальную хронику.

— Но мы, слава Создателю, устроились неплохо…

— Эту нищенскую, унизительную жизнь ты одобряешь? «Неплохо…» Хуже живут только собаки.

— Все-таки мы в Париже!

Бунин с досадой поморщился. Ну как Вере объяснить, что «столице мира» он гораздо охотней предпочел бы захолустное Глотово. Ловил бы с попом жирных карасей в пруду, ел бы уху под водочку, ругал правительство, писал стихи, бродил бы по живописным окрестностям, флиртовал с юными пейзанками. Поселил бы у себя Юлия. И рад был бы прожить там до скончания дней своих. Да чем Вера виновата, что надо пребывать в чуждом окружении, приютившем его, не обойденного Господом талантами, в бедности, в неизвестности относительно дня завтрашнего, ежедневно, ежечасно ощущать на себе покровительственно-высокомерное отношение французов!

Ничего этого не сказал Иван Алексеевич. Лишь нежно обнял слабые плечи жены, шутливо поцеловал ее кончик носа:

— Конечно, нам еще повезло! Сейчас, правда, Saison Morte — мертвый сезон…

— Лоло хорошо назвал его — «сезон морд»!

— Ну да, этот самый сезон провели бы мы с тобой в Венеции. Или на Маркизовых островах. Ау, где ты, наша сумочка с бриллиантами?

И они улыбнулись.

— Раз Париж, то пойдем гулять! — заключил Бунин. — Мы так мало бываем вместе на его древних улицах. Как Бодлер писал о Париже? — С пафосом воскликнул: — «Там красота царит, там лишь порядок властен, там роскошь благостна, там отдых сладострастен». Вперед на сладострастный отдых!

5

В первое же лето массового беженства, пришедшегося на двадцатый год, вся эмигрантская нищета вылезла наружу.

Французы со свойственной им заботливостью о здоровье суетились с баулами, сумками, чемоданами, детьми, женами и нянями на парижских вокзалах — Лионском, Северном, Восточном, Монпарнасском, Аустерлицком и Сен-Лазарском.

Разъезжались богатые, разъезжались бедные — на все четыре стороны — лишь бы быть «на лоне природы».

Закрывались предприятия, заводы, пустели театры, кафе, рестораны. Жизнь в Париже замирала до осени.

И оживляли столицу лишь невольные горожане — русские. Они мыли чужие авто и чужие витрины, латали чужие штиблеты и подметали мостовые. Они стали рабами на чужой сторонушке. На них никто не вешал кандалы. Но и вырваться они не могли — некуда!

В «Последних новостях» появилась юмореска Тэффи «Мертвый сезон»:

«Все разъехались. По опустелым улицам бродят только обиженные, прожелкшие морды, обойденные судьбой, обездоленные.

— Ничего, подождем. Когда там у них в Трувиллях все вымоются, и в Довиллях все отполощатся, и в прочих виллах отфильтруются, когда наступит там сезон морд, тогда и мы туда махнем! У всякой овощи свое время. Подождите — зацветет и наша брюква!

…Морды прожелкшие, обиженные, обойденные судьбой ходят по опустелым улицам, дают друг другу советы, смотрят в окна магазинов на выгоревшую дешевку, празднуют свой сезон».

6