Катехон

Чтобы выйти к Гере, нужно было снова пересечь площадь. Она катила чемодан; он шел рядом, отбрасывая короткую тень. Снова смотрел на башню, на площадь. «Нет, это будет не здесь. Это будет на Домплац». Что? Она не стала спрашивать.

Они вошли под мост.

Остановился трамвай, выходили люди. Сожженный снова забыл о ней, глядел на трамвай. Она знала, что он любит трамваи; сам когда-то признался.

Под мостом шум колесиков чемодана стал слышнее. Он смотрел в сторону отъезжающего трамвая. Ей захотелось сказать, чтобы он смотрел под ноги.

– Под ноги смотри.

Они вышли из-под моста.

– Сколько у вас тут деревьев, – сказал Сожженный.

– Столько же, сколько и у вас.

Она имела в виду, что он, наверное, забыл, что тоже  здесь живет. Что это и его город, и его деревья, его трамваи.

Не сказала. По технической причине. Потому что он обнял ее и… в общем, вывел на несколько секунд ее губы, лоб, щеки из обычного функционального режима.

– Не здесь… – сказала, освобождаясь.

Они шли молча. Внизу шелестела Гера. Мимо проезжали велосипедисты, мужчины и женщины. А он говорил о деревьях. О том, сколько их сейчас везде вырубают.

17

– Везде? – переспросила она.

Да, везде, в городах, за пределами Европы.

Ей снова захотелось уточнить – про Штаты, Канаду… Но чемодан зацепился за что-то, повалился на бок; отвлеклась, приводя его в равновесие… Он продолжал говорить. А Гера продолжала тихо шуметь.

– Деревья в городе, – говорил он, – черта нового европейского мира. Наступившего после заката Средневековья. Еще на европейских городских видах семнадцатого века деревьев нет.

Управившись с чемоданом, она чуть отстала.

– Давай теперь я. – Он повернулся к ней.

Взялся за ручку чемодана. Она шла рядом, смотрела на его руки, его голову.

Он говорил (делаем громче). Дерево в феодальном мире – это объект уничтожения и наслаждения. Он выделил эти слова голосом.

Уничтожения – в качестве лесов, препятствующих земледелию, затрудняющих путешествия. Леса, резервуары опасности и страха. И строительный материал для городов.

– А наслаждения? – спросила она.

Как объект наслаждения – в виде садов и парков для аристократии. Нет, не только потому, что деревья давали тень. Аристократия была свободна от чисто утилитарного отношения к ним. Для крестьянина и небогатого горожанина дерево было материалом. Да, прежде всего материалом. Строительным или для изготовления домашней утвари. Аристократия использовала дерево меньше. Основным строительным материалом для ее замков был камень, в быту, наряду с деревом – керамика и металл.

– Кстати, и за пределами Европы отношение к дереву тоже… – Он остановился и поглядел на нее. – Например, на Ближнем и Среднем Востоке деревья – в виде небольших садов – также являются объектом наслаждения и престижа именно для аристократии. Для их роста требовалась вода – другой объект нехватки… Помнишь, я рассказывал тебе о садах Тимура?

Она кивнула. Сад Украшения мира. Чинаровый сад. Сад Прохладных ветров. Высокий сад. Сад птиц. Сад Местопребывания счастья.

Он продолжал свою лекцию. Или маленький трактат. В нем сидели эти маленькие трактаты, иногда проливались вот таким словесным дождем. И она делала вид, что слушает. Что под этим слепым дождем ей нравится идти. Делала лицо, правильное и внимательное.

Вот как сейчас. Хотя слышала только обрывки, клочки фраз, мешавшиеся со звуками Геры, велосипедных шин, колесиков чемодана.

Где-то в начале девятнадцатого века… Деревья в городах выходят из аристократически-паркового гетто и переселяются в публичный городской ландшафт. Примеры хорошо известны из литературы. В «Отрывках из путешествия Онегина»…

– Ты можешь найти это место?

Она кивает, роется в поисковике. Да, вот… Пушкин иронизировал над Туманским, который «очаровательным пером сады одесские прославил»…

«Всё хорошо, но дело в том, что степь нагая там кругом; кой-где недавный труд заставил младые ветви в знойный день давать насильственную тень».

Приблизительно в это же время «недавным трудом» был заложен и городской сад в губернском городе NN. Да, тот, который увидел Чичиков. (Она вздохнула и снова полезла в смартфон.)

– «Он заглянул в городской сад, который состоял из тоненьких дерев, дурно принявшихся, с подпорками внизу, в виде треугольников, очень красиво выкрашенных зеленою масляною краскою».

Она всё-таки совсем не так представляла их встречу.

– Иронию классиков понять можно, – говорил Сожженный, – но именно эти чахлые насаждения давали начало городским паркам, бульварам, скверам. Происходит демократизация городского ландшафта. Прежний объект аристократического наслаждения, деревья, присваивается третьим сословием. И города начинают зеленеть. Апофеоз – идея города-сада, возникшая в конце девятнадцатого века.

– В Германии? – рассеянно спросила она.

– В Англии. Но быстро подхваченная и в Германии, и в России. Особенно в первые годы после революции.

– Давай я теперь, – потянулась за чемоданом.

– «Через четыре года здесь будет город-сад…» – Он выжидательно посмотрел на нее. – Сразу видно, что фрау не училась в советской школе. На, если хочешь… – подтолкнул к ней чемодан.