Катехон

Встали около дерева. Что? Нет, обычное дерево, не каламбурное, даже не помнит какое. Оно сейчас ее не интересовало.

– Скажи, – заговорила быстро. – Скажи, ты хорошо помнишь, что было ночью? Что ты делал, куда ходил… Или не ходил? Или просто спал?

Он смотрел на нее и одновременно куда-то в себя. И на серые кирпичи церкви. И на дерево. Напряженный, темный.

– Я не помню, – потер пальцами лоб. – Прости, ничего не помню.

Неожиданно ударил колокол.

Один раз. Как будто по ошибке. И снова замолк.

– Идем, – он взял ее за запястье. – Уже служба началась, девятый час читают.

Это он помнил. Девятый час, восемьдесят третий псалом.

Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил.

30

В церкви она немного успокоилась. Как будто зашла в свое батумское море и можно было видеть всё: галечное дно, свои ноги, отраженное небо. А это что промелькнуло? Рыба, всего лишь рыба. И исчезла. А она отталкивается и плывет. Хотя плавать не умела. Выросла у моря, а плавать не умела, бывает.

Потом это мягкое водяное чувство прошло. Она снова стояла, глядела на иконы, людей, свечи. Ее замутило, она вышла во двор. Проверила непринятые вызовы. Облизала губы и снова вошла. Сожженный стоял на прежнем месте и искал ее глазами.

Они шли из церкви, она жаловалась на тяжесть в ногах. А Сожженный говорил, что каламбуры расщепляют слова и, значит, ускоряют время. Поэтому евреи любят играть со словами: каламбурный народ. «Сам придумал?» – спросила (они уже подходили к дому). «Да нет, говорю же, друг у меня был, он и этот… древнееврейский изучал». «Значит, ты и друга придумал», – сказала она и понюхала ладонь. Ладонь еще пахла церковью.

31

С этого дня она стала видеть его сны.

Она была уверена, что это именно его, а не ее сны. Ее сны снились по-другому, пахли по-другому, и вообще. Даже невидимая пленка, на которую ее сны были сняты, была другой, с другим количеством серебра. Впрочем, он утверждал, что его сны давно снимаются на цифровую кинокамеру. Она сомневалась.

Она уже привыкла к тому, что в нее проникали его слова. Проникали и оседали на внутренних стенках ее сознания.

Она привыкла к тому, что в нее входил его воздух. Особенно ночью, когда их спящие тела то слегка отдалялись, то наоборот. Он приближался к ней со своим воздухом, теплым и щекотным, он вытекал из его носа и рта и втекал в нее.

Она привыкла… да, и к его семени, которое толчками входило в нее. Словно падало в пыль на краю дороги, где сухая трава и стрекозы. И сворачивалось в комочки, как слюна или кровь. Его слюна тоже проникала в нее, это было неприятно и сладко, она привыкла и к этому. Проникала ли в нее его кровь? Она не знала.

Его тело, неудобное и твердое, становилось ее телом.

Теперь в нее стали просачиваться его сны.

32

Сон, если сжато и конспективно, был таким.

Толпа. Никаких предметов, только люди и светящееся пространство. Люди голые и встревоженные. Никто не стесняется, всем не до этого, бегают с какими-то блокнотами.

Задание: попросить прощения. У всех, кого обидел. Тяжело шумит море. Его почти не видно, но все знают, что оно внизу, а может, наверху. Через какое-то время в море показывается огромная красивая (безобразная?) голова и раскрывает рот. Во рту поблескивает пламя, из глубины его доносится музыка.

Условие: нужно было успеть попросить у всех прощения до всплытия головы.

Сложность в том, что все, все эти люди выглядят иначе, чем на Земле. Или они всё еще на Земле? Внизу шумит море, и его черные брызги долетают досюда. Все бегают с блокнотами, в которых записаны имена. Все страшно торопятся.

«Анастасия! – кричит какой-то лысый мужик. – Анастасия, вы помните, я толкнул вас в автобусе и не извинился…» Подглядывая в блокнот, быстро называет город, день, месяц и год, номер автобуса и даже место, в которое он толкнул… Худощавая Анастасия смотрит на него. «Вы меня не толкали, – говорит она, подумав. – Это не я была в том автобусе. Я не та Анастасия». «А где же та?» – спрашивает мужик, и светящаяся капля пота ползет по его лысине. «Не знаю, – отвечает голая Анастасия. – А мне Александра нужно. Я у него… Ладно, неважно… вы же не Саша!» «Да какой там Саша… – морщится лысый и поворачивается к Анастасии спиной. – У меня еще четыреста тут, четыреста! – говорит на бегу, продираясь сквозь заросли других тел. – Извините… Извините…» – расталкивает их; те тоже быстро извиняются; внизу шумит море.

«Смотрите! – кричит кто-то. – Голова всплывает!» «Где? Где?» – толпа задирает головы, кто-то, наоборот, смотрит вниз, кто-то торопливо ощупывает свою голову и приглаживает волосы. «Это не голова! – слышится другой голос, высокий. – Это просто… темное пятно!» «А у меня еще полсписка, – кричит какая-то женщина с выбритым затылком. – Ну где этот чертов Сергей… ой, простите! Не чертов, не чертов, миленький, хорошенький…» «Всплывает, всплывает!» – снова кричит кто-то, и снова кто-то начинает торопливо доказывать, что это не голова, это просто мусор, мусор в форме головы.

33

– Как тебя звать сегодня?

– Фульский король.