Катехон

Но там, где угасала и замирала в зевотной нерешительности русская тяга к новым просторам, начинала действовать немецкая. Там возникал генерал фон Кауфман со своими усами, усмирял беспокойную Литву и вел войска на Туркестан.

Тут, конечно, нужно сделать абзацный отступ и сказать, что фон Кауфман не был немцем в обычном, физико-химическом смысле этого слова. «Россия не имеет сынов преданнее обрусевших немцев и врагов злее онемеченных русских». Так писал Филипп Вигель, сам на четверть немец и укомплектованный российский патриот. Фон Кауфман был преданнейшим сыном России: той России, которую он и тысячи других обрусевших немцев себе придумали и всем сердцем эту географическую грёзу возлюбили.

Россия, беспредельная, переливающаяся возможностями, как чешуей, вообще легко придумывалась. А придумавшись, соответствовала – до поры до времени. Чему соответствовала? Всему соответствовала. Всё, что о ней ни скажешь, что ни изречешь с ученой кафедры, с амвона или просто с шаткой кухонной табуретки, всё било в точку.

Умом ее не понять? Да уж, куда ее умом с ее просторами, недрами, параллелями и меридианами. Ледяная пустыня? Совершенно ледяная: термометр о том же сообщает. Третий Рим? Разумеется, тут вообще всё ясно тому, кто до трех считать не разучился…

Так и они, обрусевшие немцы, создали себе свою мысленную Россию и полюбили ее, и стали ее обживать, ругать, сечь и обустраивать. И расширять, расширять, расши…

Туркестан с его пустотами, пустынями и пустошами тянул их к себе еще до фон Кауфмана.

Эдуард Эверсман, доктор медицины и философии, уроженец Вестфалии и зоолог. (Медленно загружается усатый портрет…) Побывав в 1820 году в составе русского посольства в Бухаре, тщательно описал местную фауну и нравы. В частности, скорпионов, обитающих в изобилии «в дырах и щелях комнат», и то, как с ними борются при помощи заклинаний. Обратил внимание на светлые лица бухарцев, «не уступающие в своей белизне северным народам». А также на то, что «ни в одной стране, даже в Константинополе, так не процветает любовь к мальчикам, как здесь». «Сам хан держит в своем замке, кроме жен, целую свору (от сорока до шестидесяти) мальчиков, хотя других жестоко карает за подобные преступления». Всё приметил.

Георгий Мейендорф из лифляндских Мейендорфов (еще одни усы). Барон, участник того же посольства, также написал и издал обширный труд о своем посещении Туркестана. Федор фон Берг, граф, тоже из лифляндских нобилей, две экспедиции в Закаспийский край, в 1823 и 1825 годы, измерил высоту Аральского моря (чуть больше чем через полтора столетия в результате колонизации края исчезнувшего).

И, наконец, фон Кауфман, который решительно захватит Туркестан и станет его первым генерал-губернатором.

Захватом этой части географической карты закончилось расширение Российской империи. Тот стремительный танец, в котором сплелись, топая и тяжело дыша, русские и немцы. Запомним эти даты, господа. 1865 год – взят Ташкент. 1868 год – взят Самарканд. 1873 год – взята Хива.

Дальше… дальше будет происходить что-то странное. Пусть пиротехники обеспечат туман. Да, как угодно, с помощью дыма, сухого льда или этой химической дряни, которой теперь пользуются. Должен быть туман. Да, вот так.

Всё так же будет править Россией (выдуманной ею) обрусевшая немецкая династия. Всё так же будут воевать за Россию (выдуманную ими) обрусевшие немецкие генералы и офицеры. Всё так же будут служить России обрусевшие немецкие чиновники, преподавать обрусевшие немецкие профессора, торговать обрусевшие немецкие купцы и рожать в муках обрусевшие немки… Танца уже не будет. Будет медленное движение в наползшем откуда-то тумане. Демоны танца переселятся (вернутся) в Германию, объединенную – мы помним эту дату – в 1871 году.

Восход русского владычества в Туркестане совпадет с закатом мускулистого русско-немецкого государственного организма. Рожденного полтора столетия ранее с присоединением к России прибалтийских провинций, закаленного в походах, крепкого и белозубого. У этого организма появится одышка, болезненное слабоволие, потливость и истеричность. Ум станет даже более изощренным, но руки начнут дрожать, зубы – шататься; ночью его будут душить тяжелые сны.

И еще один файл. В том же самом 1871 году, когда дух немецкой нации, проплясав по России, вернется в объединенную Германию, молодой профессор Ницше напишет свою первую громкую книгу «Рождение трагедии из духа музыки». Где впервые заявит о танце, о пляске как о… Впрочем, вот цитата.

«Еще в немецком Средневековье, охваченные той же дионисической силой, носились всё возраставшие толпы, с пением и плясками, с места на место; в этих плясунах св. Иоанна и св. Витта мы узнаем вакхические хоры греков…»

И еще файл, уже аудио. Вот он, на десктопе. Да, вы угадали. «Полет валькирий». Впервые прозвучавший буквально за год до этого, в 1870-м, в Мюнхенской опере.

«В пении и пляске являет себя человек сочленом более высокой общины…» – умозаключал Ницше.