Ярким и контрастным примером «антидисциплины» служило подразделение афганской народной армии, называемое на солдатском языке церандоевцами. Расположились они на невысокой горе Бибитанори неподалёку от 24-й базовой. Зачем — было непонятно даже Катьке, — 24-я надёжно прикрывала их от всяческих нападений и обстрелов извне. Первое, что они сделали, — окружили склоны горы со всех сторон минами и растяжками, на которых сами потом же и подрывались в пьяном или наркотическом угаре. В войлочных брюках, куртках и фуражках, — было впечатление, что они сшиты из списанных советских шинелей, — вид у бойцов был довольно неказистый. Пользы от них не было никакой, окромя беспокойства и вреда. Поскольку это было подразделение дружеского афганского народа, приходилось периодически оказывать им помощь и содействие. Ротному не раз, в сопровождении санинструктора 24-й заставы Воробьёва или врача батальона Сергея Тришина доводилось выезжать к соседям для спасения очередного пострадавшего афганца. Увязавшаяся с ними Катька с недоумением взирала на быт и нравы этой «боевой единицы»: она брезгливо поводила своим чутким носом, аккуратно переступая через царившую в помещениях грязь и беспорядок, и стремилась быстрее выбежать на свежий воздух. Несмотря на антисанитарные условия их быта, — непонятно, как, — но обладали они удивительной живучестью. Раненым оказывали первую помощь, для особо тяжелых вызывали вертолёт санавиации, с удивлением узнавая потом, что тяжело раненый в брюшную полость афганец, которому санинструктор буквально складывал все кишки на место до прибытия вертолёта, с многочисленными переломами рук и ног, — живёт и здравствует, благодаря аллаха.
Курение «травки» было в их среде вполне распространенным явлением, — как чистка зубов для цивилизованного человека. Один такой, обкурившийся до чертиков, забрёл как-то на 22-ю верхнюю, как его туда занесло, никто не мог понять…
У артскладов на посту, при въезде на заставу, стоял недавно прибывший из Союза «молодой». Когда церандоевец с автоматом ввалился в казарму с готовящимися к отбою бойцами, и уселся на ближайшую из нижних двухъярусных кроватей, — никто не понял, откуда взялся этот «дяденька». Отобрали автомат, настучали по башке, — обкуренный, что называется, в хлам, — сам не понял, как он здесь оказался…
Молодого потом спросили: «Как ты мог его пропустить? Почему не стрелял? А если бы он в угаре всех в казарме покосил?..» А тот отвечает: «Как живого человека убить? — Страшно…»
Понятия, как принято в армии среди солдат срочной службы, — «молодой», «дембель» — здесь были весьма условны и размыты. Дедовщины в тех жестких формах, которая бывает в некоторых подразделениях, — здесь не могло быть по определению — война, и завтра, возможно, придётся стоять спиной к спине в бою…
Все примеры «неуставщины» на 22-й верхней сводились, в основном, к физическим нагрузкам, да приобретению боевого опыта, которые, в конечном итоге, шли на пользу молодому бойцу. Приехавший на 22-ю верхнюю по делам Порядин, будучи ещё молодым бойцом, заскочил навестить товарища по учебке механика-водителя Марата Усманова. Командир отделения артиллеристов спросил: «Гранаты кидать умеете?» — Оба пожали плечами. — «Пойдём, — научу!»
Вышли за укрепления, ближе к обрыву. Сержант показал, что нужно делать, и куда кидать, — попасть в скалу на краю обрыва. Усманов приводит гранату в боевое положение, кидает в скалу, — граната отлетает под ноги стоявшим. Сержант молниеносно укладывает молодых носом вниз и сбрасывает пинком гранату в пропасть, — взрыв прозвучал почти сразу. Порядин в точности повторяет ситуацию, — снова сержанту пришлось действовать, не раздумывая. Отругав нерадивых учеников, сержант решил первый урок на этом этапе закончить.
Перестук колёс должен был убаюкивать, а ему не спалось… Щемящее чувство скорой встречи с родными местами вдруг затопило сердце, так, что стало трудно дышать. Перебирая дома когда-то старые фотографии после смерти мамы, — отец ушел из жизни раньше, — он нашел свою, в новенькой форме свежеиспеченного лейтенанта. На обратной стороне маминой рукой было написано: «Быть тебе генералом!»