Катька – пограничная собака

Генералом он не стал, — не умел прогнуться и промолчать в нужный момент, не вписался в карьерные игры мирного времени… Для Витебской 103-й воздушно-десантной дивизии война не закончилась с выводом из Афгана, — был ещё далеко не мирный период на советско-иранской границе, были и другие боевые задачи. Там, на границе, не сдержавшись, после возвращения с боевого задания, далеко послал приехавшего с проверкой высокого начальника, — так начались служебные проблемы. Боевой офицер с безупречным послужным списком, удостоенный высоких наград, стал неудобен и неугоден в мирной жизни. Его несколько раз пытались исключить из партии, так и не сумев найти веских оснований… Основание для увольнения из армии он принёс сам, — им стало заключение врачей. Такие, как он, прошедшие войну, дающие оценки происходящему с позиций справедливости, — для многих стали непонятны, на них взирали с недоумением: неужели нельзя быть проще и снисходительнее? — не война же…

А он, как и в Афгане, вставал на защиту своих бойцов, — когда штабные чинуши пытались лишить ребят заслуженных наград, вписывая в наградные листы другие имена, он прилагал все усилия, чтобы с его бойцами поступали справедливо.

Глава 9

Молодых к суровым условиям приучали постепенно, берегли, ждали, когда «оперятся». Отличить дембелей от молодых можно было на боевых выездах: дембеля и офицеры выглядели, как навьюченные мулы, неся на себе основную тяжесть груза.

Когда на 24-ю привозили боекомплект, разгружать машины не любили: ротный не позволял бойцам делиться по возрасту и сроку службы, — цинки и ящики в гору таскали все.

А вот пострелять из всего имеющегося на заставе арсенала, — довелось всем, удовлетворив извечную мужскую тягу к оружию. Нужно было соблюдать единственное правило: кто стрелял, — тому и чистить. Стоя на посту ночью, стрелять даже рекомендовалось, хоть и вызывало недовольство спящих бойцов. Если на заставе было тихо, ротный и замполит начинали беспокойно ворочаться: вдруг дежурный заснул на посту или с ним что-то случилось. В таких случаях они могли выйти и запустить красную ракету, устроив учебную тревогу, и тогда уже все заставы принимали боевую готовность, каждый должен был занять своё, четко определённое место. Поэтому бойцы, хоть и ворчали на особых любителей пострелять, мирились с этим, как с меньшим злом, да и привычка не замечать стрельбы вырабатывалась сама собой. Такой «избирательный слух» становился вполне обычным делом: командир мог спокойно спать, не реагируя на звуки контрольных выстрелов, зато проснуться от звука шагов дежурного, направляющегося по тропинке к канцелярии…

На 24-ю из дивизии любили привозить боеприпасы, у которых заканчивался срок действия, — они подлежали уничтожению, а делать это в условиях города было хлопотно. Проще было сдать их начальнику заставы для дальнейшего уничтожения. А чтобы сделать процесс утилизации интересным, придумывали развлечения. Так, из привезённых двух КамАЗов «Мух» и «Шмелей» расстреливали в изобилии валявшиеся вокруг заставы бочки из-под солярки: нужно было не просто поднять выстрелом бочку в воздух, но и успеть шмальнуть по ней несколько раз, количество выстрелов определяло победителя.

Личный состав 24-й заставы отличался, как говорили солдаты, повышенной интеллигентностью, а один из заезжих офицеров даже подколол ротного: «Умудрился ты, капитан, собрать из всего десанта самых недобитых…» На что ротный насмешливо ответил: «Каков поп, таков и приход!..».

Миша (Катька мысленно обозначала его словом «художник») мог часами рассказывать про «Лунную ночь над Днепром», и звучало это так, как-будто он, если и не поддерживал мольберт Куинджи, то, по крайней мере, имел возможность наблюдать за творческим процессом.

Шамсиддин Халимов — миномётчик, таджик, исполняющий при ротном роль переводчика в общении с местным населением, — до призыва работал на АЗЛК, разбирался не только в машинах, но и в языках: по-русски говорил без акцента, и легко переводил с нескольких местных наречий.

Наводчик-оператор Гена Соболь, комсорг роты, свободно владел немецким, что подтверждал регулярно что-то обсуждающий с ним на этом языке Андрей Шевантаев, родившийся в семье военного в Потсдаме, и потому росший на двух языках.

У одних было за плечами большое количество прыжков с парашютом, у других — диплом техникума или незаконченное высшее. В такой атмосфере неуставные взаимоотношения вряд ли прижились бы…

Был налёт гордости и превосходства перед «соляриками» — так между собой они называли всех, кто не служил в десанте. Была абсолютная уверенность, что 24-я застава — лучшая во всём Афгане по всем пунктам. И было ощущение единой семьи, расставаться с которой совсем не хотелось.

И все эти молодые интеллектуалы жили в постоянной боевой обстановке, когда каждый день и ночь должны были не просто выполнять свои служебные обязанности, ставшие, по сути, рутинными и привычными, а быть готовыми к любой «вводной задаче», — ни духи, ни дивизионное начальство заранее их в свои планы не посвящали.