Кавказские евреи-горцы (сборник)

– Значит, это-то и есть безлюдный, оставленный поселок?

Магомед-оглы кивнул головой.

Идти туда, в эту могилу исчезнувшего народа? Да, это достойный памятник ему, грандиозный мавзолей эти гордые, траурные вершины!

И ведь нигде ни звука: точно притаилась ночь и ждет чего-то. Точно вся замершая от восторга, любуется окрестность на яркий месяц, а месяц, весь исходя лучами, любуется на нее. И смотрят они в глаза друг другу, и нет предела их красоте, нет конца их поэтическому счастью.

Прошел час – мы все ехали, прошел другой – тоже! А аул все там же лепится в стороне. Как-то мы доберемся до него, как? Ничего теперь ясно не помню. Точно сон виденья – позабыл его.

Представляется только мне, как мы зигзагами подымались вверх по горе, то направо, то налево. Точно в тумане видится впереди фигура Магомед-оглы, то сливающаяся с контурами окрестных скал, то вся выступающая на лунный свет, сгорбленная на малорослой горской лошаденке, стук копыт которой дробится в ушах, один нарушая мертвое безмолвие пустыни, окружавшей нас. Евреи давно отстали и вернулись домой; в горах я был один, – один с моим молчаливым спутником, плотно завернувшимся в бурку. Мне тоже не хотелось говорить, зато думалось и грезилось много.

Помню только, что по сторонам зияли бездны; там курился белый пар. Какое-то озеро блеснуло и опять снова покрылось тьмою, новые клубы мглы захоронили его. Черт знает, что за скалы вставали перед нами, точно сторожевые великаны, преграждавшие путь к сокровищам или заколдованным долинам.

Подымались, подымались, и когда я опомнился, когда я огляделся – оказалось, что аул, ласточкины гнезда, дразнившие воображение там снизу, оказались далеко под моими ногами, далеко так, что их и разобрать было трудно; только напрягая зрение, я различал плоские четырехугольники кровель, блиставшие точно серебряные дощечки. Мы, следовательно, зигзагами поднялись выше аула, выше тех свал, на которых лепятся его воздушные сакли. Нужно было спуститься вниз осторожно, медленно, соразмеряя каждый шаг лошади.

Крутизна была необычайная. Конь почти сползал на передних ногах, вытянутых и упиравшихся на всякую неровность по дороге. Он поминутно храпел и помахивал головою, точно предупреждая меня об опасности. А действительно, промахнись тут только – и костей не собрать!.. Даже страшно было долго смотреть вниз. Тут начинались откосы, о которых говорил я, и пропасть, точно пасть какого-то чудовищного, сказочного зверя, зияла под нами, беспощадная, поджидающая, притаившаяся, оскалившая свои зубы-утесы, словно челюсть, расположенная по ее окраинам. Теперь приходят сравнения в голову, а тогда не до того было. Просто замерло все и упало внутри. Даже Магомед-оглы, на что уже человек привычный, а и тот уткнулся в свою бурку и ни слова!.. Значит, и ему жутко стало, и ему, старому горному волку, не по себе.

Наконец мы поехали вдоль карниза.

Встревожили горного орла, мирно отдыхавшего в выбоине старого утеса. Поднял недоуменно голову старый хищник и, подпустив нас шагов на пять, медленно расправил крылья и грузно поднялся на ближайшую скалу, откуда долго еще провожал нас его недовольный клекот.

В одном месте тропинка разрывалась. По карнизу прошла трещина поперек его. Вот тут в тумане или когда туча на утес уляжется, спокойная и непроглядная, – беда! Трещина шириною аршина полтора, внизу – пропасть. Конь подобрался и как-то боком перешел ее. Я даже и не смотрел вниз – голова могла закружиться. Карниз, как оказывается, висел над бездной, выдвигаясь сплошным большею частью плитняком. Точно мы в магометанский рай пробирались по узкому, как острие сабли, мосту. Наконец прямо перед нами блеснули мазанки и сакли оставленного аула, точно кладбище, безмолвные и печальные. Ни собаки, ни человека. Только в камнях шуршит змея да сброшенные копытами наших лошадей камни пересчитывают всю неровность откоса, дробясь на тысячу сухих, словно щелкающих звуков.

– Смотри не попади с лошадью куда-нибудь в саклю. Ненадежные сакли-то. Кое-где устои расшатались. Пожалуй, еще рухнешь вниз вместе с саклей!

Мы добрались до сравнительно широкой площадки. Посредине была куча камней и мусора. Из нее приподымалась только половина разрушенной башни.

– Мечеть была, – сухо проговорил Магомед-оглы. – Ваши взорвали. Вон что осталось, – махнул он рукою на щебень и камни, сумрачно отвертываясь от меня в сторону. Ведь во мне все-таки являлся перед ним один из исконных врагов его народа, один из тех счастливых победителей, что разрушили его мечети, истребили и сожгли его аулы, а братьев его изгнали на далекую, неприветливую чужбину. Этого ж горское гостеприимство выдержать не могло. Понятно, что и Магомед-оглы, под влиянием разом нахлынувших впечатлений, не хотел говорить со мною.

Внизу и рядом лепились ласточкины гнезда-сакли… Вверху возносились в недосягаемую высь гордые вершины. А мы, точно мухи, цеплялись по этим откосам.

Наконец место для лошадей найдено, хоть им до утра придется довольствоваться только тем сеном, которое было с нами.