Казачий крест

– А может, тебя научил кто говорить так? Может, ты нам тут с чужого голоса поёшь?

– Сам я всё решил, – помолчав, выдохнул заводила, опустив голову.

– Дурак, хоть и смелый, – качнул Лукич седым чубом. – Иль ты решил, что она опосля круга с тобой будет? Так нет, ошибочка вышла. Повертела она тобой и бросит, потому как не нужен станешь.

– Как это не нужен? – растерялся парень.

– А зачем ты ей ославленный? – пожал Лукич плечами. – Иль ты решил, что за словеса ругательные про казачку честную мы уж и забыли все? Так нет. Вон, Григорий, только из почтения к кругу казачьему ещё в драку не кинулся. А Матвей так и вовсе вон на кнут поглядывает. Елизар из него доброго кнутобоя сделал.

Сообразив, что попался, Матвей отвёл взгляд от означенного предмета и, вскинув голову, мрачно уставился на противника.

– Сам всё решил, – помолчав, упрямо повторил казачок.

– Ну, сам так сам, – вздохнул Лукич и, повернувшись к собравшимся старшинам, продолжил: – Собрались мы сегодня, господа казачество, вот почему. Шёл я третьего дня от луга вдоль ручья и приметил, как вот эти недоросли остановили сына кузнеца Матвея. Тот с ручья в кузню глину нёс. Остановили, значит, и задирать принялись. Вшестером одного. Ну, я и решил переждать малость да посмотреть, что из всего того получится. Всё рассказывать не стану, да только вот этот вьюнош и тогда про Настасью словеса ругательные произносил. Матвей в драку не кинулся. Словом его осадил. Но этому, видать, мало показалось, он в драку и кинулся. Первым. Да, видать, Матвейка недаром у пластунов науку проходил. Вмиг всех на задницы усадил. А этот… – тут казак презрительно скривился, – за нож взялся. И опять Матвей не стал уклада рушить и оружия не взял. Добре Григорий сына воспитал. Даже в драке оружия против станичников не обнажил. Хотя знаю, был у него при себе нож булатный. Он и сей момент при нём. Так ведь? – вдруг повернулся казак к парню.

Вместо ответа Матвей поднял ногу и вытянул из-за голенища короткого сапога свой нож.

– Извольте видеть, господа казачество, – удовлетворённо кивнув, продолжил Лукич. – Матвей, как толковому казаку и положено, завсегда при себе клинок имеет, но в драке супротив станичников доставать его не стал. Голыми руками управился. Так что случилось у нас форменное безобразие. Шестеро станичников на своего же брата казака оружье обнажили. И видок тому я сам. Вот и решайте теперя, как с ними быть. Мы с вами завсегда в бою мастеров бережём, а они все уклады казачьи забыли и в мирное время за оружье взялись. К слову сказать, Григорий, а чего это у тебя единственный сын и без серьги ходит. Непорядок это, – неожиданно попенял он кузнецу.

– Так прежняя от молоньи сгорела, а новую вдеть не удосужился, – растерянно буркнул мастер. – Прощенья прошу, господа казачество. Сей же день вдену.

– Добре, – коротко кивнул Лукич и, повернувшись к старикам, уточнил: – Так что с ними делать станем, круг казачий?

Не торопясь, переглядываясь, казаки о чём-то пошептались и, придя к какому-то решению, принялись втолковывать его самому старому казаку. Кивнув, тот степенно поднялся и, огладив белую, как снег, бороду, негромко объявил:

– Первая вина их, что почтенную казачку позорить вздумали. За словеса ругательные со всех шестерых виру серебром взять. Виру ту пусть муж ейный сам назначит. Другая вина, что против своего брата станичника оружье обнажили.

– Так то ж не мы. То ж вот он, – не выдержав, истерично выкрикнул один из парней.

– А вы смотрели да помалкивали, – рыкнул в ответ старик. – Тех пятерых, что молчали, пороть малой поркой. Розгами, по два десятка ударов. А вот этого убивца пороть большой поркой. Нагайкой, полсотни ударов. Без жалости дурной.

От такого решения охнул даже Матвей. Витая плеть запросто могла отбить человеку все внутренние органы, даже если удары будут наноситься не в полную силу. Смерть не самая лёгкая, даже если виновный перенесёт сам процесс. Услышавшие приговор казаки дружно опустили головы, понимая, что парень во всём виноват только сам. Из толпы послышался женский плач. Женщины зароптали, но оспорить решение казачьего круга не решился никто. Вздохнув, Матвей сделал шаг вперёд и, сняв шапку, поклонился.

– Сказать чего хочешь, Матвей? – тут же отреагировал Макар Лукич. – Иль просить чего собрался?

– Дозвольте просить, господа казачество, – выпрямившись, ответил парень. – Не хочу горя роду казачьему. Явите милость, заместо полусотни три десятка ударов назначьте. Авось выживет.

– Пожалел, значит, – понимающе вздохнул Лукич. – А ведь он тебя не жалел. Насмерть бил. Я ж сам видел.

– Да бог с ним, Макар Лукич, – отмахнулся Матвей. – Взъярился он шибко, вот и махал свинорезом своим, словно мельница крыльями. Не хочу смерти казаку. Да и не он в том виноват по большому счёту. Чужим словам поверил.

– Про то мне ведомо, – кивнул казак, оглаживая бородку. – Но ведь ты сам слышал. Всю вину себе берёт. Сам.

– Дурак влюблённый, – фыркнул Матвей, не удержавшись.

– Что скажете, казаки? – повернулся Лукич к старикам.