«Алла! Алла!». «Пс!» – отозвался урядник – «Ты, Петро, кинешься на часового и положи его от разу, а потом нам помогай; ты, Хома, на того, что подле огня лежит; а мы с тобой, Герасим, управимся с останными. С Богом!». Вынули пластуны кинжалы, полезли… Глядит Петро, а часовой такой здоровенный, что и в темной хате был бы заметен, да делать нечего: бросился, охватил его правой рукой, а левой всадил ему кинжал прямо под сердце. И не пискнул бедняга. Тогда Петр бросился к одному из спящих, всадил ему кинжал между плеч: горец заревел так, что лес дрогнул. Завязалась борьба: то горец лежал внизу, то Петр хрипел под ним. Уж рука черкеса поднялась, сверкнул кинжал, но Петр увернулся и опять очутился сверху, теперь он ждал, пока помогут товарищи. Однако черкес сразу как-то утих, кинжал сам собой выпал из рук. Когда Петр обернулся назад, то увидел, что Герасиму приходит конец, уже два раза пырнул его кинжалом горец, замахнулся в третий… Тигром наскочил на него Петр, прикончил, а все-таки дядьку Герасима не мог воскресить! Плакать было некогда, обобрали убитых черкесов, тела затащили в кусты, кровь притоптали, как будто бикет ушел в обход. Урядник умудрился взять живьем одного черкеса, ему завязали рот и пошли дальше. На обратном пути пластуны подняли тело товарища. Ни одна собака не залаяла, так ловко подведи они войска; обложили аул кругом, пролежали ночь, а с рассветом бросились в середину. Тут уж конец известен.
В прежнее время пластуны принимали к себе в товарищи по собственному выбору. Кроме сметки и терпения, пластун должен хорошо стрелять, потому что один потерянный выстрел губит все дело, он должен быть хорошим ходоком, что необходимо для продолжительных поисков в лесах, болотах или закубанских тонях. Впрочем, бывали случаи, что пластуны сами зазывали к себе какого-нибудь необстрелянного «молодика»: значит, его отец был славший пластун, сложивший свои кости на плавне. Вообще, у пластунов свои совсем особые обычаи, поверья, приметы: они знают заговор от вражеской пули, от укуса гадюки, они умеют лечить самые опасные раны, останавливать кровь.
К своей трудной службе пластуны подготовляются в той же школе – в плавнях, в лесах, где водится в изобилии дикий кабан, олень, дикая коза, волк, лисица, барсук, выдра. На охоте за кабаном требуется подчас хитрость, подчас отвага. Однажды два пластуна, отец с сыном, залегли ночью на кабаньем следу. Только рассвело, слышат они пыхтенье, хруст: огромный черный кабан ведет свою семью к водопою. Пластуны дали знать о себе, и кабан, насторожив уши, остановился как вкопанный. Отец выстрелил первый. Раненый кабан шарахнулся было вперед, потом повернулся и покатил вслед за своим стадом. Пока старый пластун, недовольный своим выстрелом, собирался зарядить винтовку, его сын со всех ног махнул по горячему следу. Слышит он треск очерета, видит кровавую струйку, а кабана не замечает в густом камыше. Вдруг его что-то толкнуло в ноги и больно, будто косой, хватило по икрам. Пластун упал навзничь и очутился на спине кабана. Тряхнул свирепый зверь спиной, одним махом располосовал черкеску с полушубком от пояса до затылка. Еще один взмах клыка, и пластун бы расстался с жизнью, но в это мгновенье раздался меткий выстрел: пуля угодила зверю в самое рыло, пониже левого глаза, причем расщепила его клык, острый как кинжал. С разинутою пастью растянулся кабан во всю свою трехаршинную длину. «А что, хлопче, будешь теперь гнаться, да не оглядаться?» – спросил отец, делая сыну перевязку. Обе его икры были прохвачены до костей. Из такой-то выучки выходили старые пластуны.
Есть и другие промыслы, где казак привыкает к тому, что его ждет на службе. Около табунов, незнакомых со стойлом, он делается наездником; около стад, угрожаемых зверем, – стрелком. С малолетства он свыкается с невзгодами пастушеской жизни. В поисках за своим стадом изощряется распознавать места, как в ясный день или темную ночь, так и в дождь, или туман. В степном одиночестве казак учится терпению, становится чуток, зорок, что идет ему на пользу после, в одиночных караулах, засадах. Из таких-то казаков набирают теперь батальоны пластунов.