Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Если пластунам случалось попадаться в беду, они, как и на Кубани, умели не только извернуться или выйти сухими, но даже оставить по себе память. Пластуны Зимовин, Коротков и Мамонов пробрались в верховья Лабы, в боговские аулы, где, нахозяйничав довольно, думали возвращаться восвояси, как случилось несчастье. Кунак (приятель) Короткова изменил ему: спящего пластуна схватили сонного в сакле, заковали в кандалы и бросили в глубокую яму. Долго и безуспешно товарищи разыскивали Короткова, пока случайно не наткнулись на этот самый аул, даже узнали, какой готовится бедняге конец. Сидит в яме наш пластун, пригорюнился, перебирает в голове семью родную; сердце его ноет, жаль ему покидать все дорогое, прощаться с белым светом. Вдруг слышит он знакомый оклик: «Пу-гу! пу-гу!». Короткова передернуло, не верит он близости счастья! Однако отозвался, тихо, заунывно. Долго не повторялся отрадный оклик, сердце у него заколотилось, точно выскочить хотело, в голову ударила кровь. Потом, слышит, опять филин свое: «Пу-гу! пу-гу!». Вскочил, гремя цепями узник, да так гаркнул в исступлении, что проснулся караульщик, который ткнул в него прикладом. Тогда только Коротков опомнился. Между тем, оклик все ближе, ближе… Не смеет пластун объявиться: дюжий горец может догадаться, тогда все пропало. Затаив дыхание, он только слушает. По малом времени оклики стали замирать. На счастье, горец вылез из ямы, верно пошел за сменой. Тут уж Коротков, забыв все на свете, стал усердно звать своих друзей; руки и ноги у него дрожали, голос надрывался. Вот филин гукнул над самой ямой. «Сюда хлопци! Лестница с левой стороны!». Через минуту все три друга очутились вместе. Только что они принялись распиливать оковы – отмычки и пила всегда у пластуна за поясом – как заслышали приближение шагов. Это были караульные: старый и новый. Последний стал спускаться в яму – тут его ждали два кинжала. Тело горца грохнулось с шумом на дно. «Что случилось?» – спросил сверху его товарищ. Мамонов ответил с бранью за убитого, что он оступился и ушиб себе ногу. Обманутый горец также полез в яму, где попал на те же кинжалы. Покончив с ним, пластуны обрядили товарища в одежду и оружие убитых, после чего поспешили выбраться из ямы. Едва Коротков увидел свет Божий, как в нем закипела месть: он уговорил товарищей поджечь саклю кунака-изменника. Натаскали они втроем хворосту, обложили со всех сторон саклю и разом подожгли. Аул проснулся, поднялась тревога. Каждый старался отстоять и спасти свое добро, и пластуны, как ни в чем не бывало, вертелись тут же, смешавшись с толпой. Вот выскочил из своей сакли кунак Короткова, спросонок ничего не понимая, что кругом творится, но, спасаясь от дыма, нашел смерть, где ее вовсе не ждал: прямо наткнулся на врага, и тот не промахнулся.

Никем не замеченные пластуны пустились в лес. Возле кладбища они заслышали конский топот и скрылись в кусты. То ехал навстречу им горец с тремя заводными лошадьми в поводу. В воздухе просвистел кинжал, не пикнув, горец свалился с коня. Теперь пластуны, все верхами, и еще с заводным конем, мчались по лесу, как птицы. На другой день к полудню они явились в Надеждинское укрепление, где Коротков доложил начальнику Зеленчукской Линии, что горцы собираются сделать набег. Сведения эти, как после подтвердилось, были совершенно справедливы.

Сунженцы

Новый полк, Сунженский, занял места, издавна знакомые, по которым много раз проходили грозные русские отряды с конницей и артиллерией. По пути вперед они шли победоносно, громили аулы, разгоняли скопища чеченцев. Возвращаясь назад, отходили медленно, упорно отбиваясь на каждом шагу.