Казаки на персидском фронте (1915–1918)

Выше среднего роста, под сорок, блондин с голубыми глазами, в сапогах и в неизменно черной кожаной куртке, Белянчиков уже через полгода по приезде в Персию был одним из самых популярных людей на фронте.

Он исколесил огромные пространства, сделав на автомобиле свыше ста тысяч верст. Его «форды» ходили по невероятным дорогам и забирались туда, куда не всегда рисковали ездить повозки, двуколки.

Он управлял машиной с геометрической точностью, шутя преодолевая высокие подъемы, снежные заносы, непролазную грязь, стремительные реки, канавы, – словом, все естественные свойства персидских дорог. Он был энергичен, неутомим и мужественен.

* * *

Мы отходили от Хамадана. На дорогах, в столбах пыли, была суета. Измученное месячными боями в зное гор и долин Персии войско превратилось в беспорядочную толпу людей, уходящих куда глаза глядят. Особенно тяжело было положение больных и раненых. В Куриджане мы были взяты турками в клещи – всем нам грозил плен. Белянчиков, не смыкая глаз несколько суток, по своей инициативе вылетал на «форде» за линию сторожевого охранения, из-под носа у турок под свистом пуль вырывал раненых, подбирал их на поле сражения, развозил воду и сам поил умирающих от жажды и утомления людей.

* * *

Под Хамаданом, Керманшахом, Биджарами и Сенне офицеры и солдаты знали маленький, черный, потрепанный «форд» и его шофера. Внезапно спустившись с крутизны, старая разбитая машина, подъезжая к этапу или караульному посту, с шиком описывала полукруг и останавливалась, как вкопанная, по воле Белянчикова. Солдаты гурьбой бежали к нему за новостями, за газетами. А рассказывать он любил и умел. Он передавал самые простые, тоскливые новости дореволюционного времени умно и занимательно. Слушатели бодрились, угасающая вера разгоралась вновь, и начинала теплиться опять надежда. Вы помните, как безнадежно было наше положение в шестнадцатом году?

Война, казалось, не кончится никогда. На всех фронтах нас били. Снабжения армии не было, а тыл и власть бездействовали и безобразничали. Теперь представьте себе раскаленную пустыню летом за тысячи верст от родины или буйно-снежную зиму на высотах Биджар или Султан-Булаха и на ней несколько десятков солдат этапной команды.

Тоска и безнадежность.

Приезд Белянчикова летом – живая струя прохлады в этой знойной пустыне; зимой – теплый солнечный луч среди стужи и холодного мрака в горах. Радость несказанная, почти счастье для этих солдат приезд Белянчикова с газетами, новостями и умением передать так, чтобы подбодрить измученных людей.

Белянчиков всегда выглядел бодро. И под огнем, и в тылу, – когда перевозил холерных, тифозных и раненых. В его работе, стремлении к добру чувствовалась жажда подвига, жажда внутренняя, потребность органическая, искренняя, вовне не подчеркнутая, незаметная.

Популярность и слава портит людей. Белянчиков не замечал ни популярности, ни того огромного уважения, которое он внушал к себе. Уже в восемнадцатом году, когда войска уходили с фронта и все огромное пространство, занимаемое русской армией, было очищено и сделалось ареной добычи воинственных племен, шаек разбойников, Белянчиков спокойно и свободно разъезжал по всей Персии. По дороге Керчаншах – Хамадан – Казвин этапы были сняты; войска ушли; в этих городах оставались только небольшие гарнизоны для охраны вывозимого в Россию имущества. В течение двух с лишком лет на дорогах было спокойно; при отходе же войск разбойничьи шайки стали нападать на одиночных солдат, на транспорты, автомобили и даже на небольшие отряды. Весна восемнадцатого года была очень тяжела. Около Новенда разбойники напали на один из наших автомобилей и зверски убили шофера и троих пассажиров – наших сотрудников. Тела их были брошены на большой дороге, а потом подобраны каким-то проходящим отрядом. Решено было привезти убитых в Казвин и похоронить на кладбище. Нужно было выехать за сто с лишком верст, подвергаясь большой влажности. Я был в Тегеране; получил телеграмму о несчастии и о том, что Белянчиков выехал за телами. Через три дня мы предали их земле в торжественной обстановке.

* * *

А когда до фронта докатились первые волны революции, Белянчиков затрепетал, загорелся и, не бросая своего прямого дела, отдался сначала политическому воспитанию масс, а потом, когда революция углубилась, силой своего авторитета удерживал во имя этой же революции солдат на фронте. Он уже и председатель своего комитета, и член общеармейского, и делегат на разные съезды в Тифлис и Петербург. Сдержанный, постепенно загорающийся оратор, он простотой своей, живой искренностью и близостью к рабочим и крестьянам всегда бывал понят ими лучше, чем красноречивый адвокат-прапорщик или заезжий комиссар. Серая масса чувствовала в Иване Савельевиче своего. Принимала его тем незаметным верхним чутьем, которое есть у народа, ибо он всегда знает, кто это говорит с ним, – «свой» или барин.