Казанова в Петербурге

Впрочем, в одном месте столицы московиты веселились. По случаю какого-то местного праздника на обширной площади возле торговых рядов были возведены павильоны и карусель, где толпилось простонародье. Кавалер затесался в толпу. Одет он был в редингот, так что выделялся лишь ростом да цветом кожи: она была у него так темна, что однажды маленькая белобрысая девочка, которую он хотел по своей привычке приласкать, забилась в слезах на руках у матери с криком: чертяка!

Он долго ходил по торжищу, выбирая забавные поделки себе и гостинцы Заире. На балконе какого-то балагана кривлялся паяц, перемежая свои зазывы милыми слуху кавалера итальянскими словечками. Подойдя, он осведомился, уж не итальянский ли цирк тут выступает, и услышал родную итальянскую скороговорку: сеньору подтверждали, что в труппе состояли итальянские акробаты, а главным номером был африканский людоед: сейчас будет представлено поедание живого человека. Засмеявшись, кавалер купил билет и вошел в балаган: он обожал в театре все, от балагана до высокой трагедии.

На сцене стояла клетка с надписью «Людоед». В ней сидело косматое существо мужского пола, облаченное в баранью шкуру навыворот, раскрашенную зелеными пятнами; в руках оно держало громадную берцовую кость и, временами испуская рычанье, лязгало зубами.

— Любезные зрители! — обратился к публике укротитель. — Сие есть людоед из самого сердца Африки. Он ест сырое мясо. Глядите.

И он подал в клетку трепыхавшегося воробья. Зарычав, Людоед схватил птичку и на глазах ахнувших зрителей разодрал ее пополам и принялся облизывать кровь с пальцев.

— Сейчас вы увидите поедание живого человека! — возгласил укротитель. — Нужен какой-нибудь доброволец из зрителей. Прошу на сцену. Кто из вас желает послужить людоеду обедом, а нам поучительным зрелищем?

Укротитель замолчал, лукаво поглядывая на зрителей, уверенный, что желающего не найдется. Среди балаганной публики возникло замешательство. Голодный людоед взревел, и укротитель в деланном испуге вновь обратился с настоятельным призывом к добровольцу. Людоед рычал, тряс решетку и бил по ней костью. Робкие зрители начали покидать балаган. Кавалер от души потешался. Внезапно что-то в лице людоеда показалось ему знакомым. Он встал. Сомнений быть не могло. Несмотря на краску и лохматый парик, он узнал лакея своего Ганса Ламберта.

— Нашелся желающий! — удивленно объявил укротитель. — Прошу вас, сударь, на сцену.

Зрители, ахнув, повернулись к кавалеру. Расталкивая их, он двинулся вперед. Людоед забеспокоился, всматриваясь в подходившего. В два прыжка кавалер очутился на сцене с криком:

— Негодяй, верни мои часы!

Быстро раздвинув решетку, людоед бросился вон из балагана. Потрясая тяжелой тростью, кавалер устремился следом. Гулявшие московиты остолбенели при виде обросшего волосами мужика в бараньей шкуре и с бычьей костью в руке, убегавшего от прилично одетого господина, что-то вопившего на непонятном языке. Никто не решился подставить ногу мужику: приближавшихся он бил костью и, воспользовавшись путаницей ларьков, был таков.

Известие об этом происшествии появилось даже в петербургских «Ведомостях».

ВАЛЬВИЛЬ

Однажды, наблюдая, как Заира в одной рубашонке открывала окно, вся просвеченная утром, он заметил, что у малютки вырос живот.

— Ты толстеешь? — удивился он.

— Ничуть, — смутилась она.

— Все твоя любовь к сластям, — принялся он журить девушку. — Не хватает только, чтобы ты испортила свое тело. Больше никаких конфет.

И он лишил малютку сладкого. Но живот все рос. Напрасно Заира уверяла, что это ему только кажется. Он любил точность и стал замерять ее бедра веревочкой. Наконец малоприятная догадка осенила его.

— Ты брюхата? — ахнул он.

Заира расплакалась. Он пришел в страшный гнев: только этого не хватало! Беременных женщин он не выносил, и малютке сильно попало.

Вечером, желая успокоиться, он отправился во французскую комедию: пожаловавшие в Петербург третьесортные актеры начинали свои гастроли. Актеры были действительно из рук вон плохи, и кавалер, сидя один в глубине ложи, со скукой наблюдал происходившее на сцене. Воспоминания о жалком номере в «Золотом якоре», оставленном им, и плакавшей в нем брюхатой Заире вызывали отвращение. Вся его жизнь в последние месяцы была жалким прозябанием. Встречи с императрицей не дали ничего. Пора было все менять.

В одной из лож напротив он заметил необычайно красивую молодую даму, поглядывавшую в его сторону. Рядом с нею никого не было. Сердце кавалера радостно затрепетало, все огорчения были вмиг позабыты. Красавица прикоснулась пальчиком к левому виску, а потом заслонилась веером. Это был знак на языке любви, которым пользовались истые парижанки: его приглашали к знакомству.