Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти

При этом глава губернии не желал терять опытного и проверенного чиновника, да к тому же из местных помещиков. Он стал активно содействовать реабилитации советника казенной палаты Михеева, продвигая по инстанциям его жалобу «о неправильном увольнении с должности»[259]. Из текста жалобы следовало, что одна и та же казенная палата в течение одного и того же года дважды подвергалась осмотру, но за столь незначительный период получила кардинально противоположные оценки. Прослужив без единого нарекания пятнадцать лет в должности советника этой палаты, лаишевский помещик Михеев обратился к государю императору с просьбой разобраться в случившемся. К жалобе прилагались копии документов, подтверждавшие его доводы. Получалось, что ревизия Пестеля от 10 марта 1804 г. обнаружила «по казенной части порядок» и завершилась вынесением благодарности всем сотрудникам, а заключение Головкина от 1 августа 1805 г. рекомендовало «употребить длительнейшее старание», что привело к увольнению отмеченных предыдущим ревизором чиновников. При участии императора сенатским указом от 25 декабря 1806 г. И. С. Михеев был восстановлен в должности и вновь определен к герольдии.

Как правило, ревизорские просчеты дорого обходились губернской администрации. В условиях нехватки надежных, знающих свое дело чиновников цена допущенной ошибки значительно возрастала. Для казанского губернатора новый петербургский назначенец оказался личностью вполне предсказуемой. Советником казен ной палаты стал уже известный нам Василий Николаевич Овцын. Затем в 1810 г. он будет определен в департамент Министерства полиции, займет должность воронежского губернского прокурора, а в 1812 г. по предложению министра юстиции вновь вернется в Казань[260]. Это только один сюжет кадровых решений Мансурова, демонстрирующий его умение использовать механизмы неформальных отношений в собственных интересах.

Но, по-видимому, не всех и не все устраивало в его управлении. Доносительство по тем временам было распространенным явлением. Коммуникативные возможности жалоб и доносов предоставляли верховной власти дополнительный канал общественного контроля над местной администрацией. В частности, при изучении материалов ревизии Головкина выяснилось, что указ о «ябедниках в Казанской губернии» появился благодаря его посольской миссии. Донесение сенатора «о доносителях Казани» специально рассматривалось на одном из заседаний Государственного совета от 9 октября 1805 г.[261], что и послужило причиной издания упомянутого ранее именного указа императора.

Жалобы и доносы действительно обнажали административную реальность. Они срывали официальные завесы с должностных преступлений. Большая их часть скапливалась в недрах МВД. Там они подвергались проверке, но опять-таки силами губернских учреждений. Откладываясь по губерниям, они набирали компрометирующую силу, чтобы затем при необходимости стать документальным обоснованием ревизий Сената. В разрозненных документах могли содержаться сквозные сведения, по которым в случае проверок можно было реконструировать практику неформальных отношений губернских чиновников, выявить круг доверенных и приближенных к губернатору лиц, вскрыть причину этих доверительных отношений. Жалоба позволяла услышать рассказ стороннего свидетеля о происходящих событиях по глубинкам Российской империи.

Но выявить мотив их написания было непросто. Иногда истина скрывалась в корысти самого автора. Следствию предстояло во всем этом разбираться. Текстовой шаблон грамотного доноса всегда содержал правовую отсылку на именной или сенатский указ, который якобы местными властями не выполняется либо грубо нарушается. Вот один из таких документов за подписью казанского мещанина Якова Алексеева на имя министра юстиции П. В. Лопухина[262]. Донос был написан в 1807 г. в разгар антинаполеоновских коалиционных войн, когда ужесточались условия пребывания иностранцев в России. Алексеев обвинял казанского губернатора Мансурова в чрезмерном покровительстве иностранцам французского происхождения (упоминались частный пристав Иван Васильевич Пото и мадам Шелме). Донос не получил дальнейшего хода, он был зафиксирован лишь «к сведенью». Но в нем обнаружился покровитель самого губернатора. Доноситель, оговаривая причину прямого обращения к министру юстиции, вынужден был пояснить, отчего донос не был передан сенатору Ивану Ивановичу Дмитриеву, находившемуся в то время в Казани. Алексеев называл Дмитриева близким родственником губернатора Мансурова.