Каждое мгновение!

Ее спина вся почти уместилась на его ладони, ее рука — вдруг ослабелая, повлажневшая — утонула в его сухой горячей руке, а перед глазами маячил строгий твердый подбородок и бесцветные, четко очерченные, сухие губы… Танец — это было что-то медленное — кончился. Майор подвел ее, поддерживая под локоток, к тому месту, откуда они начали танцевать, чуть слышно сдвинул каблуки сапог и коротко склонил голову, русые волосы упали ему на лоб, и ей захотелось дотронуться до них. Она едва не сделала это. И только через несколько минут после того, как отошел этот майор, она наконец обрела себя, в ушах еще шумело.

Она поняла, что если снова пойдет с ним — она пропала, не помогут батины предостережения. И когда майор подошел снова, она, не поднимая глаз и видя только носки его сапог, упрямо сжав дрожащие губы, отрицательно покачала головой. В течение вечера Анна все время чувствовала, что майор смотрит на нее, и когда они уходили, он стоял у проходной.

Две субботы она пропустила, и, когда появилась в училище снова, майор, выждав момент, когда вокруг нее мало было подруг, подошел.

— Я чем-то обидел вас? — тихо спросил он.

— Нет, вы меня не обидели, — так же тихо ответила она.

— Вы позволите мне проводить вас?

— Это невозможно, я здесь не одна, вам придется провожать сразу троих.

У нее еще было сил шутить. Он скупо улыбнулся.

— Все равно. Вы должны позволить мне проводить вас, пусть троих.

Танцевать с ним она не могла. И он, словно понимая, что с нею происходит, не подошел более до самого конца. Она танцевала с кем-то, не видя партнеров, чему-то смеялась, говорила с кем-то и о чем-то, помня только его голос и его слова, помня его улыбку и внимательные серые глаза — он чуть наклонял голову, чтобы поймать ее взгляд, и поймал: глянул в самые зрачки, и ее словно толкнуло в грудь. Она ждала, что будет дальше. Уже по ту сторону проходной с высокого ее крыльца она увидела большую подтянутую фигуру. Майор стоял на снегу и курил. Когда они одна за другой спустились по ступенькам и двинулись по тротуару, он пошел рядом.

Сердце ее билось почти в самом горле. Майор рассказывал что-то, а она не понимала его слов и невольно укорачивала шаги — общежитие-то было рядом, две автобусные остановки.

У парадного он придержал ее:

— Одну минуту, Анна…

— Уже поздно…

— Я вас долго не задержу.

А девчонки, с которыми она вместе жила и с которыми работала в одном управлении только в разных отделах, уже исчезли. И парадное не освещалось, потому что это был обыкновенный пятиэтажный дом, только отданный под молодежное общежитие. Правую его половину занимали молодожены, левую — такие вот девчонки и молодые специалисты, как Анна. Только внизу сидела вахтерша, а в каждой секции было шесть комнат — по три с каждой стороны — и общая кухня. Секции делились на мужские и женские, и они — парни и девушки, — не встречались друг с другом. Это получалось еще и потому, что общежитие принадлежало горисполкому, и жили в нем люди разных профессий. Здесь были лесники и продавцы, инженеры и сварщики, автослесари и шоферы, были даже машинисты с железной дороги.

Майор крепко взял ее сильными руками за узкие плечи и потянул к себе.

— Анна…

Никто никогда так не называл ее — взросло и тяжело, так призывно, так властно. И опять пахнуло на нее его запахом.

Анна не помнила, как она вырвалась, как нашла в себе силы оттолкнуть его руками, подламывающимися оттого, что ей хотелось не упираться ими в грубое сукно шинели, а закинуть их ему на шею и ничего не знать больше. «Не продешеви, Нюрка, смотри не продешеви…»

Спасибо, батя.

Больше майора она не видела, не ходила в училище больше. Но и еще не раз ловила себя на том, что ее волнует мужское — не мальчишеское прикосновение. И тут появился Гребенников. Он молод был. Но какой-то странной взрослой молодостью. Он даже издали казался тяжелым, словно налит был тяжестью этой — и в каждом движении его сквозила сила, сдержанность и уверенность в себе.