Каждое объятие (ЛП)

Через какое-то время я был вынужден противостоять собственному поведению в этот период, как только я понял, что я нечаянно сделал. Потому что, к моему собственному отвращению, это поведение не происходило под моим строгим контролем, заблуждение настолько бесчестное, что я даже не пожалел ни минуты, чтобы созерцать его вероятность.

Потому что это было бесчестно. И прискорбно, и стыдно, и моё открытие этого существования потрясло меня так глубоко, что я весь вечер полностью посвятил себя медитации.

Потому что, видишь ли… Я украдкой бросал взгляд внутрь разума Джима.

Работая со многими тактильными существами, сенсорный телепат, такой как я, естественно, развивал необходимые ментальные щиты, а также укреплял и оттачивал их, чтобы иметь возможность поддерживать производительность и сосредотачиваться. Это было совершенно логично, даже без учёта страшного нарушения смотреть на мысли других без их прямого разрешения. Особенно людей, так как они не обладают значительными телепатическими способностями.

За исключением Джима, я полностью избегал физического контакта с остальной частью команды, но, если бы это стало необходимым, я мог быть уверен, что не стал бы воспринимать их самые сокровенные мысли.

Я вспомнил, что Джим всегда говорил о том, что правила были созданы, чтобы их соответствующим образом согнуть до такой степени, что они почти ломались, но не совсем, если кто-то обратит внимание, если, конечно, правила были просто неправильными, и тогда они могли бы пойти «нахрен».

И в данном случае это было именно то, что они сделали.

Ну, не буквально, конечно. Правила не являются живыми существами, и нет никакого смысла… в любом случае, красочный поворот фразы в настоящее время не имел значения.

К моему большому разочарованию, я не могу сказать с точностью, в какой момент началась моя маленькая навязчивая идея. Но как только я понял, что происходит, было слишком ясно, что я должен остановиться.

Когда мы с капитаном идём вместе по коридору за пределами наших кают, то внешняя сторона моей кисти касается его руки. Капитан просит моего присутствия на мостике, и мои пальцы случайно касаются его плеч, когда я опираюсь на спинку его кресла. Капитан спотыкается, и я ловлю его, не просто поддерживая, а бережно держу его обеими руками.

И каждый раз, когда участки кожи, не покрытые одеждой, соприкасаются, моя охранная система отключается, и мои ментальные щиты падают, и я пробую его разум.

Когда я понял, что делаю, моей первой мыслью было — положить этому конец. Джим ничего не ощущал, когда это происходило, поэтому мне даже не нужно было ему рассказывать, и хотя я знал, что причина моих ужасных исследований была исключительно научной, то для человека это могло звучать… не так просто. Особенно, если какой-либо человек, который когда-нибудь потребует медицинских исследований, не соберётся намеренно узнать, что я сделал.

Поэтому, я перестал заглядывать в его сознание. Я не перестал прикасаться к нему, так как я был вполне способен к самоконтролю, и если бы я укрепил свои ментальные щиты, это было бы не потому, что я мог бы соблазниться тем, чтобы опустить их в присутствии моего капитана, а потому что в его присутствии они просто становились слабее.

Конечно, я не забывал. Забывание — это совершенно человеческое понятие, которое продолжает ускользать от меня.

Ум Джима был… ярким.

Чувство, которое оставляло меня… пустым.

Это единственное слово, которое очень близко подходит к описанию того, что произошло со мной после непродолжительного, самого короткого из прикосновений и достигающий места, которое было таким огромным и мерцающим, интенсивным и сложным и раскаленным добела и почти как северное сияние, почему я могу думать только о прилагательных, которые ассоциируются со светом и сиянием? Я получил только маленькое изображение, прежде чем я больше не прикасался к нему, поэтому я остался с эхом сияющих нитей, идей, и один, в полном одиночестве.

В моей жажде познания из всех тех вещей, которых я не знал, больше всего я жаждал познать Джима.

Больше его сияющих золотых эмоций и электрических ярких ощущений и того, как двигались его мышцы, когда я когда-то коснулся его шеи, и он напрягся, испугавшись при контакте, и его мысли были так точно и исключительно сосредоточены на прикосновении, и он был таким живым под моими пальцами…

— Спок?

Я хотел прикоснуться к его лицу, потому что это облегчило бы, быстрее, лучше, и я бы не ограничивался наблюдением, и я мог бы испытать, я мог чувствовать, возможно, однажды я был внутри, я мог понять…

— Спок! Ты хорошо себя чувствуешь?

Я сидел на своем стуле в своей каюте, и Джим положил руки на подлокотники, потому что мои руки были сложены у меня на коленях, и они должны были остаться там.

— Простите меня, капитан. Я нуждаюсь в отдыхе.

Это не было ложью.

— Да, потому что я смотрел на тебя некоторое время, и ты казался совершенно погруженным в свои собственные мысли. Как будто меня здесь даже не было, — улыбка Джима блестела, как свежий слой краски.