Каждые сто лет. Роман с дневником

– В душе он очень хороший человек, – убеждённо сказала Влада, шлёпнув сфинкса по голове, как неисправный телевизор. – Когда его маму кремировали, он несколько недель спал с урной. Она и сейчас дома, но я хотя бы уговорила убрать её из спальни. Вон там стоит, на полке, видишь? Приходит домой, первым делом целует меня, а потом – её.

– Влада, ты понимаешь, что Пётр – психически больной человек? Я много лет работаю с такими людьми и…

– А кто из них нормальный? – перебила её Влада. – Лизкин муж, что ли? Я ж тебе рассказывала, как он её заставляет сниматься в купальниках, а потом кайф ловит, когда Лизка письма от мужиков со всего мира получает? Ей всё это на фиг не нужно, она, дурочка, о внуках мечтает…

– Ты считаешь, что все мужчины психопаты? – рассмеялась Ксана, но Влада даже не улыбнулась:

– Мне других не попадалось. Даже сын – с закидонами. А папаша мой – ну это и вовсе отдельная история!

Ксана промолчала, размышляя, что и в её жизни все мужчины были или «с закидонами», или с нехваткой жизненных сил. Кого ни возьми – Людо, папу, Тараканова, Димку, Андрюшу, Кудряшова, о котором лучше бы не вспоминать, – все они были не поддержкой и опорой, а самым настоящим испытанием. Лишь два случайных человека мужского пола, встретившихся ей в последние годы, вызвали что-то вроде интереса и, пожалуй, восхищения: священник, допустивший её к причастию, да вчерашний спаситель Евангелины в Таврическом саду…

Старики, поняла вдруг Ксана, в бой идут одни старики.

– Уже поздно, – спохватилась она, – мне пора.

– Посиди ещё, – взмолилась Влада. – Жослинка вернётся, поужинаем. Не уходи, Ксенчик! С тобой мне легче становится.

После таких слов не уходит даже тот, кто целый день горбатился в архиве. И есть в самом деле хотелось. Ксана осталась на ужин, хотя собачки никак не могли угомониться, и Жослин швыряла тарелки на стол так, будто это был не коллекционный фарфор, а фрисби. Потом Влада заставила Ксану примерить пару кофточек, которые «надоели», а на прощание сказала:

– Тебе, мать, надо срочно седину закрасить!

Ксана шла к станции метро с пакетом, где лежали подаренные кофточки, и думала о том, что за каждым освещённым окном Парадного квартала скрывается отдельный мини-ад. И не только здесь, но повсюду, где живут люди, в шкафах белеют спрятанные скелеты, улыбаясь фарфоровыми зубами. Лизка, мечтающая о внуках, примеряет соблазнительное бельё, Клавдия Филипповна отправляет депешу в далёкий Санкт-Петербург, по тёмной улице которого спешит домой Марианна Тиме, не подозревающая о том, что жить ей осталось лишь пару часов.

«А ведь я честно считала самой несчастной себя», – промелькнуло у Ксаны, когда она поравнялась с красивой рябиной, подсвеченной фонарём. Пригляделась к дереву и увидела, что рядом с яркими свежими ягодами на одной из веток висит скукоженная гроздочка прошлогодних. Чёрные, высохшие, они пережили зиму, весну, лето, осень и, не исключено, уцелеют до новой зимы. Напоминание идущим мимо – о бренности всего живого и о родстве, которого не следует забывать.

Папы больше нет

Свердловск, апрель 1989 г.

Старый дневник Ксаны

Сегодня умер папа.

Дневник, притворявшийся книгой

Екатеринбург, октябрь 2017 г.

Мне мучительно не хватает сил, времени и денег: как только разберусь с одним, тут же проседает другое. Когда я много работаю, то получаю больше денег, но зато пропадают силы и время. Когда есть время и силы – нет денег, а Долг никто, к сожалению, не отменял, а ещё есть повседневная жизнь семьи, где каждый хочет есть (а некоторые – курить и выпивать). Андрюшины лекарства дорожают с каждым месяцем, бесплатный рецепт на оланзапин можно отоварить только в одной аптеке, в районе Компрессорного. Это край города, и, чтобы поехать сюда за лекарством, надо убить целый день; кроме того, аптекарша здесь работает на редкость склочная, швыряет на прилавок коробочку с бесплатными таблетками почти как Жослин тарелки на стол.

Я вернулась домой на прошлой неделе и, как лошадь, впряглась в оглобли через пять часов после того, как самолёт приземлился в Кольцове. К первому ученику поехала в десять утра, последний был в шесть вечера. К Андрюше мы с мамой ездим по очереди, скоро ему разрешат гулять.

Я больше не хочу писать о себе отстранённо – «Ксана пошла, Ксана подумала…», хватит уже моему дневнику притворяться тем, чем он никогда не станет, – книгой. Хватит обманывать саму себя и тех, кто будет читать эти записи после моей смерти (если не выкинут всё разом, не разбираясь, на помойку). Когда-то я думала, что прятаться в тексте за третьим лицом – это значит быть более честной по отношению к своей жизни, которую пытаешься осмыслить в дневниках. То, в чём не можешь признаться сама, легко передоверить некой Ксане, существу пусть и не исключительной красоты, но обладающему в сравнении со мной большей свободой и честностью.