Каждые сто лет. Роман с дневником

Ксана любовалась Дусей – аппетитная, душистая, тёплая: бриошь, а не женщина!

– Чего так смотришь, растолстела я? – заволновалась Дуся.

Ксана рассмеялась. Ей давно ни с кем не было так легко и хорошо. И вообще, день начался удачно: Влада не сердится, в сумке лежат справки из архива, сейчас они будут обедать с Дусей, а потом поднимутся к собору, куда придёт Славка с дневниками.

– Ну вот! В собор я с вами не пойду, – сказала Дуся, с досадой глядя в телефон. – Клиентка передумала. Ладно, хоть пообедать успеем!

Заказали то, что выбрала Дуся, – белую рыбу, картофель, по бокалу розового, кофе и крем-карамель.

– Наташа не жалуется на меня?

– Только и рассказывает о том, какая ты подлая и ненадёжная. Но мы-то знаем правду! – Дуся с нарочито серьёзным видом показала пальцем на фонтан Правосудия. Правды о Ксане она не знала, знала о неподъёмном Долге, который висит на подруге уже несколько лет, но откуда этот Долг взялся и почему Ксана выплачивает его в одиночестве, Дуся спрашивать не решалась.

– Я так тебе благодарна за всё это. – Дуся обвела площадь Палюд широким жестом, захватив одним движением ратушу, фонтан Правосудия и аптеку XIV века, в стену которой вмонтирован механизм с пляшущими в урочный час фигурками. – У меня такой кризис был! Я целыми днями сидела у окна, как старуха, думала, ну хоть бы какую завалящую работку мне подкинули… И тут ты звонишь – просто как будто услышала!

Дуся умела благодарить – не скатывалась в назойливость, не повторяла одно и то же, смущая Ксану, но с каждым словом убеждала её, что решение было принято верное. Ещё одному человеку в результате стало лучше. Ну а про Наташу она постарается не думать, хотя в Лозанне та мерещилась ей буквально на каждом шагу.

Подруга заплатила за обед, хотя Ксана собиралась взять это на себя и таким образом извиниться за опоздание. Но Дуся сделала ход конём – ушла как будто бы в уборную, а сама выловила у стойки бара официантку и отдала ей деньги. Ксана подивилась этакой изобретательности и отследила внутри себя привычное, хоть и не ставшее от этого менее противным чувство радости от очередной экономии. Дуся крепко чмокнула её в щёку и поспешила на встречу с клиентами – подошвы босоножек сочно шлёпали по румяным пяткам, и мужчина за соседним столиком присвистнул ей вслед. Ксана осталась за столиком одна и с удовольствием закурила сигарету из оставленной Дусей пачки (то ли специально оставила, то ли нет – выяснять было поздно).

– Все уже бросили, а она курит! – сказал кто-то за её спиной по-русски.

Ксана обернулась и увидела высокую женщину в тёмных очках. Женщина улыбалась, не стесняясь своих неровных зубов, и на глазах превращалась в Славку.

– Я уже собиралась лезть к собору, а тут смотрю – сидит, дымит!

Славка уселась за стол, плюхнула на свободный стул холщовую сумку с надписью Opéra de Paris и сказала:

– Это всё тебе. Так что сама и носи теперь свои тетрадки.

«И немножко придушил…»

Свердловск, июнь 1987 г.

Старый дневник Ксаны

Со вчерашнего дня дует какой-то сумасшедший ветер – у меня болят сразу и затылок, и глаза. А может, это потому, что я впервые в жизни не спала всю ночь. Мама сказала, чтобы я не вздумала писать Димке о том, что случилось. Совершенно лишнее предостережение, я и не собиралась.

– Теперь-то он сделает правильные выводы, – заявила мама.

А папа возразил:

– Дмитрий у нас рыцарь. Теперь-то, – он слегка передразнил маму, и это вышло грубо, – он никогда её не бросит.

Виталия Николаевича Тараканова арестовали в парке Маяковского, на скамейке у «чёртова колеса». Так мои родители называют колесо обозрения, и это впервые в жизни показалось мне правильным. Виталий Николаевич действительно походит на чёрта, странно, что я не видела этого раньше. Даже не чёрта, а чёртика из каслинского чугунного литья, который «делает нос». Он и вчера, на следственном эксперименте в лесопарке, как-то весь дёргался, мельтешил. Заискивал перед милицией, улыбался.

Как я попала на следственный эксперимент? Хороший вопрос. Его мне задал Валентин Петрович, когда увидел, что я стою рядом с берёзой, наблюдая за следователями – там даже был один с кинокамерой. Ириному отцу дали что-то вроде манекена, и он показывал на этом манекене, как подошёл сзади к жертве и что с ней делал.

– Я вот так её взял, ну и немножко придушил потом! И вон там в кустах спрятал. А цепочку снял, да. На память взял.

Это прозвучало задорно: он как будто призывал следователей вместе с ним порадоваться тому, что он совершил и как ловко это было исполнено.

– Понимаешь, Лесовая, он просто уже не мог больше молчать о том, что делает, – сказал Валентин Петрович. – Ему надо было с кем-то поделиться. Поэтому он и стал убивать чаще – прежней дозы не хватало.

Он говорил со мной очень серьёзно, как будто я взрослый человек. Даже угостил сигаретой. А потом опомнился и строго спросил:

– И всё-таки что ты здесь делаешь, Лесовая?