Каждые сто лет. Роман с дневником

Филипп Меркантон продолжал проводить вечера и воскресенья у Лакомбов. Но вскоре Ксеничка стала замечать, что в семье что-то происходит. Мадам ходила с мрачным видом, часто жаловалась на головную боль, Маргерит стала закрываться в своей комнате на ключ и редко выходила к ужину. Ксеничке показалось, что она не разговаривает с матерью. Нелл тоже стала печальной и перестала напевать.

– Нелл, – отважилась спросить Ксеничка, – почему твоя мама такая невесёлая?

Обычно Нелл была с девочкой ласкова, но вела себя как наставница и любила школить. Трудно было ждать от неё откровенности. Но Ксеничка чувствовала, что Маргерит о таком спрашивать не следует. Нелл ответила:

– Это из-за Маргерит. Маму огорчает, что она не выходит замуж.

– А разве Филипп не хочет на ней жениться?

– Филипп-то хочет, а семья его не хочет, вот и вся история. И маме тяжело, и Маргерит трудно.

– Но почему Филипп не хочет настоять на своём?

– Он хороший человек, но слабохарактерный. Это не Поль. Тот бы настоял.

– Так ведь Маргерит – красавица, чего же они не хотят?

– Да потому что у ней нет приданого, Пампуш. Без приданого и красавица не может выйти замуж.

– А ты, Нелл, скоро выйдешь замуж?

Нелл вздохнула.

– Скорей всего, что никогда. Жених мой – больной человек. Здоровье его сперва улучшилось, а теперь опять хуже.

От времени до времени у Лакомбов обедали, а иногда и проводили вечера разные люди. Прежде Ксеничка не задумывалась о том, зачем и откуда они появляются. А сейчас догадалась, что это столовники – кто-то из прежних завсегдатаев пансиона давал адрес, люди приходили и устраивались на некоторое время с едой и даже проводили вечера в семейной обстановке. Поведение их было безукоризненным и отношение к девушкам почтительное. Два таких столовника, студенты-греки Атаназиадес и Адосидес, были оба красивые, но один словоохотлив, а другой молчалив. Атаназиадес, узнав её имя, обрадовался: «Это греческое!»

Кризис, вызвавший ссору Маргерит с матерью, затягивался. Уходя в свою комнату, Маргерит запиралась на ключ. И от Ксенички не скрывалось, что частенько с ней там был Филипп. Хоть Ксеничка и была тогда «непросвещённой», всё-таки понимала, что Маргерит поступает не так, как надо. Но Маргерит была такой красивой, прямой и честной, что она ни в чём худом её заподозрить не могла. Да так оно и было: Маргерит любила Филиппа, была красивой и цветущей, полной жизни, без предрассудков и без перспектив. Вот и отвоевала для себя долю счастья.

Ни раньше, ни позже

Сернья, сентябрь 2017 г.

Сны здесь снились редко, а если что и виделось, так тут же и забывалось без сожалений. Может, поэтому Ксана запомнила сегодняшний сон во всех подробностях – он пришёл уже под утро, был чётким и ясным, как документальная хроника – «журнал», который показывали перед интересными фильмами во всех свердловских кинотеатрах. Снилось, что она дома, в родительской квартире, выгребает из ящика комода монетки, в основном по пять, десять и пятьдесят копеек. Редко попадались рубли. Сначала доставать монетки было легко, но когда кончился верхний слой, началось мучение: деньги лежали на дне ящика плотным ковриком, их приходилось подцеплять ногтями, и руки вскоре заболели, в пальцах ныла тупая боль. Некоторые монетки были почернелые, другие, напротив, блестели, как только что отчеканенные. Ксана во сне усердно складывала их в три разных кучки, и это чем-то напоминало давно отменённую за ненадобностью традицию перебирать крупу. Из-под ногтей шла кровь.

Она проснулась в мокрой от пота майке и первым делом проверила ногти – кожу под ними саднило, но крови, конечно же, не было. За окном лежал Шамосер, напоминавший неисцелимого больного. Ксана медленно отходила от своего нищенского сна, пытаясь вспомнить: что-то там было ещё, какие-то слова…

«При помощи снов с нами говорят наши души», – важно объясняла когда-то Варя, ещё не увлёкшаяся православием. Слова наконец всплыли на поверхность – точнее, она выцарапала их из памяти, как проклятые монетки со дна комодного ящика:

– У тебя нет права здесь находиться.

Чувство вины – это вам не мокрая от пота майка. Не сбросишь.

Протянула руку за телефоном – звук был выключен, боялась разбудить Петра, явившегося в Сернья, куда они перебрались накануне, поздней ночью: его рейс из Петербурга задержали на пять часов, потом была смена самолёта, ещё какие-то сложности. Ксана не решалась выйти из своей комнаты, но хорошо слышала недовольный баритон ночного гостя (он же хозяин), плывущий в тишине, как одинокий корабль. Ксана разобрала только фрагменты выступления, но отлично понимала суть разговора. Влада отвечала мужу, пытаясь оправдаться за всё. Именно она была виновата и в задержке рейса, и в смене «воздушного судна», и в том, что рядом с ним в бизнес-классе мужик всю дорогу грыз ногти.

Телефон показал четыре пропущенных из дома.

Случилось. Вернулось. Началось.

Ксана дрожащими руками нажала кнопку вызова.

– Ну что же ты не отвечаешь! – Мама не говорила – выкрикивала каждое слово в отчаянии.

– Мне пришлось выключить звук, здесь человек спит.