Каждый дар – это проклятие

Меня охватывает дрожь. Я обхватываю себя руками.

– Я не хочу меняться.

– Мы сможем это исправить, – говорит Аарон с внезапным ожесточением. – И все остальное тоже.

– И испортим тоже все, – говорю я, обводя рукой наше мрачное окружение.

Мы покидаем здание школы и молча идем по городу, теперь еще более оживленному. Клубы выплескивают наружу толпы пьяных людей. Какие-то девушки, обнимаясь, громко кричат: «А они вообще знают, что завтра Рождество?», что кажется на удивление уместным. Сейчас действительно первые часы сочельника, а я иду с таким видом, будто меня ведут на казнь.

Аарон провожает меня до самого дома. Я не соображаю, о чем мы говорим и говорим ли вообще. Кажется, мы специально переходим на пустые разговоры, какую-то разновидность светской болтовни, лишь бы заполнить мрачную тишину. Мы слишком напуганы, чтобы упоминать то, чего боимся.

– Послушай, Чэмберс, – говорит он уже у дорожки перед входной дверью. – Прости, что разрушил твою жизнь.

Я смотрю на него. Похоже, он искренне сожалеет.

– Раньше я тоже думала, что ты разрушил мою жизнь, – говорю я. – А теперь мне кажется, что без тебя я бы не справилась.

Мы неловко обнимаемся. Он как будто до сих пор стесняется прикосновений. Я кладу руки на его талию, а лбом утыкаюсь ему в грудь. Так мы стоим пару секунд, и наша поза скорее выражает усталость, чем дружескую близость. Потом мы прощаемся.

– Береги себя, – говорит он, когда я вставляю ключ в замочную скважину.

– Ты говоришь так, как будто мы никогда больше не увидимся.

В его глазах что-то мелькает – возможно, обрывки очередного видения или какие-то темные цитаты из Библии.

– Да. Иногда я боюсь и этого тоже.

21

КОГДА Я ВХОЖУ В ДОМ, СОБАКА ПРИХОДИТ в бешенство. Уже два часа ночи, но она рычит на меня и царапает мне ноги.

– Эй, Тут, – обращаюсь я к нему, обхватывая морду руками. – Что с тобой, приятель?

Он тревожно вздыхает, обнюхивая каждую мою часть, и как будто не совсем удовлетворяется тем, что нашел. Как будто тоже знает, что я изменилась. Как будто нашел последний кусочек головоломки. Я веду его в темную гостиную в задней части дома, где он, надеюсь, никого не разбудит.

Я усаживаю его на диван, и он начинает тихо подвывать высоким, растерянным голосом.

– Все в порядке, малыш, – успокаиваю его, зарываясь лицом в шерсть. – Все хорошо. Это прежняя я.

Потом я начинаю плакать вместе с ним, раскачиваясь взад и вперед, будто убаюкиваю младенца. Новое знание тяжелым грузом давит меня. Что же будет дальше? Не знаю, как именно я превращусь в Домохозяйку, но мне кажется, что этот процесс не обойдется без смерти того, кем я считаю себя сейчас. Меня, наверное, все чаще будут охватывать приступы бесконтрольной ярости и гнева. Моя человечность будет гнить, обрастая синими и зелеными пятнами плесени, как кусок черствого хлеба.

А потом мои родители потеряют меня.

И друзья потеряют меня.

И я потеряю себя.

Тяжесть, паника, обреченность – все это обвивается вокруг моей груди и сжимает меня как змея. Плач пробирает меня до дрожи, и через некоторое время я утыкаюсь лицом в подлокотник дивана. В ноздри проникает запах плесени, с каждым всхлипом ткань становится все более мокрой. Собака вырывается, ей уже надоело сидеть в обнимку, и я встаю. Только нахожусь я уже не в темной гостиной, и я уже не я.

Я стою в поле, засеянном высокими злаками – скорее всего, пшеницей. Обернувшись, я не вижу ни двери, ни малейшего намека на то, как можно вернуться обратно.

Никакой дороги тут тоже нет. Я чувствую, как меня тянет к себе зелень, ветки и листья, будто цепляясь за платье. И только сейчас я осознаю, что на мне надето белое платье.

Вдалеке, милях в двух, виднеется здание, и мне ничего не остается делать, как шагать к нему. Оно находится в центре города, нависая над одноэтажными и двухэтажными домиками как хищник. Это Килбег, но небольшой, не больше деревни. Я понимаю, что нахожусь там же, где была. Где стоит мой дом, только раньше здесь располагались поля.

Я иду, вытянув руки перед собой, отталкивая толстые стебли, стараясь не заплутать в полумраке. Через несколько минут борьбы с растениями я осознаю, что не одна. Слышится тихий, но отчетливый шорох. Как будто за мной крадется существо. Четвероногое существо. Я снова делаю пару шагов. Существо следует за мной, оно движется быстрее меня. Стебли пшеницы дрожат.

Я едва не перехожу на бег, когда из зелени высовывается голова. Длинная, с обвислыми ушами. Это собака, по форме напоминающая борзую, размером с шетлендского пони. Она касается носом моего локтя, а если бы встала на задние лапы, то была бы выше меня на голову. Но, несмотря на грозные размеры, выглядит она дружелюбно. Она тихо фыркает, прижавшись к моей талии; глаза ее сверкают серебром, а шерсть переливается нежным серым, почти лавандовым цветом. Она скорее не охотничье животное, а просто компаньон.

Собака еще плотнее прижимается мордой к моему туловищу, словно соскучилась по домашнему теплу, и я наконец понимаю, что если я Домохозяйка, то это собака Домохозяйки. Но собака – слишком общее слово. Волк? Гончая? Адский зверь?

– Туту? – шепчу я. – Это ты, Туту?