Каждый дар – это проклятие

– Бурном романе. А она там в плену. Они говорят, что она сошла с ума. Она на самом деле сходит с ума. Только и делает, что кричит и просится домой, но никто ее не отпускает. А они пускают ей кровь и говорят, что это лихорадка. Дело-то все в деньгах, вы сами понимаете. Им нужны деньги. Ну и ее наследство.

Случай необычный. Я не привыкла иметь дело с таким классом людей.

– А тебе-то что с того? – спрашиваю я. – Она что, заключила с тобой сделку? Пообещала часть денег, если ей удастся сбежать?

Он мотает головой.

– Хорошо, коли так, – раздраженно говорю я. – Но если ты договорился о чем-то с кем-то, я должна знать об этом. Это повлияет на дело.

Парень переводит взгляд с меня на мать.

– Нет. Ни с кем я не договаривался.

Его голос дрожит, но я принимаю зайцев и говорю, что я беру девушку под свою защиту.

– Не знаю пока как, но я помогу ей, – уверенно обещаю я.

35

УТРОМ МЕНЯ БУДИТ МАМА, СООБЩАЯ О ТОМ, ЧТО ко мне пришла Лили.

– Привет, – говорит Лили, появляясь в дверях.

– Еще раз с Новым годом, – говорю я. – Так ты будешь заходить?

Она садится на кровать. На ней белые ботинки, старый пиджак Ро и футболка с котом из «Ночи в лесу». Голубые волосы немного потускнели. Некоторое время она сидит молча, а потом заговаривает:

– Э-мм… Ну… как ты… себя чувствуешь?

– Нормально, – отвечаю я немного недоверчиво. – Правда, немного странное чувство. Ритуал, часть вторая, и все такое.

– Ну… для меня это будет первым ритуалом.

– Ты была частью того.

– В каком-то смысле да, – вздыхает она.

Она явно чем-то озабочена. Я привыкла, что Лили – носитель жестоких, но простых истин. Отчасти ее волшебство заключается в том, что она, в отличие от остальных, не считает вещи слишком сложными и неоднозначными. Она умеет говорить прямо. Она допускает сложность, но ей не нравится запутанность. А сейчас на ее лице отражается сомнение.

– Что-то случилось, Лил?

– Ты уверена, что поступаешь правильно? – медленно спрашивает она.

– В каком смысле? – спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, что она имеет в виду.

– Я хочу сказать, ты точно уверена, что Домохозяйка – это проклятье, от которого обязательно нужно избавиться?

Она начинает ковырять ногти скальпелем для художников, который достала из кармана.

– Конечно, уверена, – отвечаю я, но не слишком убедительно. – И конечно, хочу избавиться от нее. Она ведь убийца.

– Ну да, – в конце концов кивает Лили. – Только почему-то мне так не кажется. У меня о ней сложилось другое впечатление.

– Ну ладно, – говорю я с таким чувством, будто мы находимся на переговорах по поводу заложников или на собеседовании, на котором каждое слово имеет большое значение и может все испортить. – И каков же твой опыт общения с ней? Ты никогда…

Я понимаю, что Лили никогда не обсуждала с нами свою встречу с Домохозяйкой. А сейчас приходит и делится своим мнением о ней. Со мной.

– Ну да, ну да, – говорит она, поднимая вверх руки. – Просто, понимаешь, это сложно… Когда я вернулась из реки, у всех уже как бы сложилось четкое мнение о Домохозяйке – о том, какая она и что она такое. Типа, злой демон мести, и все такое. Но мне она показалась… просто существом. И вовсе не мстительным, Мэйв. Она и вправду не желала мстить. Она казалась… не знаю, сострадательной, что ли. Бесплотной, пугающей, но пытающейся проявить сострадание. В ней были остатки чего-то человеческого.

– Так она общалась с тобой?

Кажется, мой вопрос ее удивляет.

– Конечно, общалась. А как вы думали? Я просто вышла из дома и молча шла за ней до самой реки?

– Ну, не знаю. Например, тебя загипнотизировали.

– Нет, – твердо отвечает Лили. – Она спросила меня: «Чего ты хочешь?»

– Так и спросила?

– Ну да. А я ответила: «Хочу, чтобы все стало как раньше». А она сказала: «Я так не смогу». Или не совсем это. Короче, она, может, и не говорила эти слова, но смысл был примерно таким. Тогда я сказала: «Я больше не хочу быть собой».

– И что потом?

– А потом ничего. Она замолчала, как будто ей нужно было что-то еще от меня. А потом… не знаю, кажется, я тем вечером слушала Джони Митчелл или рисовала на эту тему, или что-то еще – в общем, я сказала, что хотела бы стать рекой.

– Джони Митчелл?

– Ну, помнишь, как она поет: «Я хотела бы стать рекой».

– Нет, она поет «Хотелось бы мне иметь реку».

– Что? В этом еще меньше смысла. Как кто-то может обладать рекой?

Я не знаю, куда направить взгляд. Вещи удваиваются, учетверяются, множатся, пока в зеркальном зале не отражаются бесконечные Лили. Неужели одно из самых знаковых событий в нашей жизни произошло оттого, что Лили неправильно расслышала текст песни Джони Митчелл?

– Так или иначе, но она выполнила мое желание, – заканчивает Лили.

– Что ж, я рада, что наконец-то появилась ясность в этом вопросе, – отвечаю я, стараясь казаться как можно менее удивленной.