Каждый пред Богом наг

Лена всё свободное время проводила либо дома, либо в разных магазинах Карлсруэ, она не ездила и не горела никаким желанием ни помотаться по другим германским городам, замкам, ни хотя бы просто побродить по Карлсруэ, по всем его интересным местам: замку, театрам, историческим кварталам, ну, неинтересно ей это было, и неохота вовсе, что было и не плохо, и не хорошо, тут не было места ярлыкам вообще, а было просто то, что такой вот Ленка человек в биологическом разнообразии человеческой массы. И вот только эта душевная покойность (от слова «покойник») была немного непонятна Зое, у которой шило в заднице было с рождения и потому ей и дома-то хотелось увидеть невиданное, узнать незнаемое, услышать неслышанное, не для выпендрёжа, а просто так, для себя, и такие, как Зоя, тоже вплетены в сеть биологического человекомногообразия. Однако расхожесть в миропознаниях, мировосприятиях никак не отдаляла Зою от Лены. И при этом Ленка обладала интеллектом весьма высокого уровня, гораздо выше Зоиного, в чём Зоя никогда и ни секунды не сомневалась. Она принимала подругу такой, какой та была, она ценила в ней то ценное, что в ней действительно было без прикрас: потрясающее умение слышать другого человека, в беде ли, в счастье ли, да и не просто слышать, а всегда вытягивать каким-то образом из трясины, если человек в неё уже погружался с головой, это уж потом оказалось, что с Ильёй у ней спасение не получалось, во всяком случае — пока. Она умела спасти тонущего в горе, умела искренне радоваться за счастливого в счастье. Ах, да, был у Ленки конёк, без которого она не могла жить: пение. А пела она прекрасно, больше всего любила самодеятельные песни Новеллы Матвеевой, Булата Окуджавы, Бачурина, да и многих других авторов, чьи песни пела тогда на домашних посиделках и в походах вся Россия. Пению Лена нигде не училась, даже в детстве, но слух имела от природы тонкий, сама научилась играть на гитаре и даже выступала на каких-то вечерах дуэтом с сокурсницей, когда ещё училась в институте. Вот этого было у неё не отнять. Но в германской жизни на посиделках с бывшими соотечественниками её песни под гитару почему-то оказались никому неинтересными, и теперь она пела их сама себе, в съемном доме под Карлсруэ. Даже Илье почему-то всё это наскучило, но Ленка не могла не петь…

Зое сразу отвели маленькую уютную комнату рядом с входной дверью, комнатка ей очень понравилась, окно выходило в сад, не на улицу, хотя улица была совсем тихая и почти безлюдная. Зоя сразу же дала Лене деньги на своё проживание, не зная точно, сколько будет стоить её пребывание для хозяев, дала много, как потом оказалось, даже слишком много, но хозяйка взяла и поблагодарила. Однако уже на следующий день, когда Илья был на работе, Лена зашла утром в комнату к Зое, едва успевшей проснуться, и сказала, что переселяет её в полуподвальную комнату, которая полностью жилая, тёплая и обустроена для проживания. И когда Зоя очень робко, очень боясь обидеть хозяйку, спросила: «А можно мне здесь остаться?», то была впервые сильно поцарапана реакцией хозяйки, которая вдруг по-настоящему притопнула ножкой и почему-то очень зло и громко сказала: «Я здесь хозяйка! И я решаю, как и кого здесь устраивать!». А ведь Зоя совсем не настаивала, она лишь спросила. Спорить было совершенно не о чем и бестактно, Зоя заулыбалась: «Да-да, конечно», быстро собрала свои вещички и перетащила их по крутой винтовой лестничке вниз, в полуподвальную комнату, а хозяйка ей помогала их перетаскивать.