Каждый пред Богом наг

Андрей прибежал с работы поздно, отмахнулся от ужина, к которому звала жена Елена, и плотно закрылся в своём кабинете — не заперся, он никогда не запирал дверь, а именно плотно закрылся, так было всегда, когда на него внезапно нападала какая-то новая идея, а был он редким, первоклассным, и, по мнению очень многих коллег, просто-напросто гениальным специалистом в области авиационной безопасности. В такие часы ни жена, ни взрослые дети, ни даже старенькая мама Андрея не смели не только просовывать головы в дверь кабинета, но даже легонько в неё стучать, даже скрестись, чтобы предложить хотя бы чаю — ответом на это было смертоносное извержение Везувия. Если он хотел чаю, то он сам кричал об этом, не выходя из кабинета. А так все прошмыгивали мимо закрытой двери на цыпочках, снижая голоса до шёпота, и так длилось, пока Андрей наконец сам не выходил из своей берлоги к домашним, к ужину или обеду, когда его всё же вежливо через закрытую дверь приглашали, либо мама, либо жена.

В тот раз всё было, как всегда, но всё же постучаться и хотя бы заглянуть в дверь кабинета стало уже совсем необходимо, даже если ответом будет цунами: уж 3-ий час был на исходе того, как Андрей засел в кабинете и…ни чаю ни попросил, ни в туалет не выходил. За дверью стояла гробовая тишина. Но Елена знала, что, когда муж залипает на каком-то решении какой-то очень его волнующей технической задачи, проблемы, то он вроде как проваливается во времени…и всё же, всё же…надо было постучаться, заглянуть…И Елена решилась: сначала слегка, робко постучалась, потом боязно приоткрыла дверь и заглянула…К тому моменту Андрей был мёртв уже больше 2-х часов. Застывшая Елена тупо смотрела на любимое, теперь страшно посиневшее лицо мужа, и поняла, что чувствует человек в тот миг, когда кто-то стреляет ему в сердце.

Андрей умер мгновенно: тромб в мозгу лопнул. Ему не было 50-ти. Некая вспыхнувшая в его мозгу несколько лет назад идея жестоко терзала этот самый, называемый профессионалами «золотой мозг», не отпуская ни на минуту, ни на секунду, не отпуская, даже когда он был занят совсем другими делами, работой, идея всё равно скреблась где-то в глубине черепа. Андрей умер сразу, в миг, в мгновение, и как актёр, бывает, умирает вдруг прямо на сцене, так он умер на своей «сцене» — сидя за рабочим столом в своём домашнем кабинете и суматошно, одержимо набрасывая расчёты осветившего его новым виртуозным решением забуксовавшей идеи. Осознать он ничего не успел — настолько мгновенной была запредельной остроты боль, проткнувшая его гениальный мозг насквозь.

Известность, даже и мировая, в профессиональных кругах, почёт, научные степени, самые заслуженные гранты, признание — ничто, пшик, пустота перед неодолимой, дикой, бешеной, всё сметающей мощью власти того скрытого ото всех глаз существа, что живёт внутри любого творца, а существо это не знает ни пощады, ни жалости, ни оправдания тому, в ком живёт, и называется это существо — дар от Бога.

Тогда, в тот роковой и последний для него вечер, Андрей, сидя дома в своём кабинете, склонившись над схемами и расчётами, увидел внезапно решение задачи и поразился тому, что не увидел его раньше…именно в этот миг озарения и неземного всплеска изумления в мозгу полыхнула ядерная ярчайшая вспышка — он ничего не успел осознать, как не успел ничего и записать, и никого из домашних, которым он сам запретил его беспокоить, не было с ним рядом, когда он, не успев ничего понять и осознать, влетел в давно известный длинный чёрный коридор, в далёком-далёком конце которого он, как и полагалось, увидел яркий свет. И было в этом сквозящем полёте по чёрному коридору так покойно, так хорошо, так легко, как не ведалось ему ни разу в жизни, когда он тихо, не сожалея ровным счётом ни о чём и ни о ком, чувствуя неведомый никогда доселе покой, легко то ли полетел, то ли пошёл, как и полагается всем уходящим с белого света, по длинному туннелю к тёплому прекрасному жёлтому свету где-то впереди, боже, до чего же было ему в эти мгновения дивно хорошо…А терзавший его мозг и душу таинственный, невидимый никем мучитель тихо покинул ставшее больше ненужным тело, в котором прожил, которому диктовал свою волю, покинул, чтобы через несколько дней найти другое пристанище и вселиться в тельце едва-едва ещё зарождающегося человеческого эмбриона, а в чём начнёт прорастать талант нового человека, в какой точке планеты он родится, не имело никакого значения.

Когда умирает близкий, родной, любимый человек, то самым мучительным оказывается разбирать после смерти все его вещи, как будто всё, к чему этот человек прикасался, что надевал, что любил, хранит его запах (а, может, дух?), как если бы человек всё ещё продолжал жить в этих вещах, но ВЕДЬ ЕГО УЖЕ НЕТ! Именно через этот порог, уже не первый в её жизни, не находила в себе сил переступить Елена: тетради, бумаги, где всё исписано его рукой, рубашки, брюки, носки, перчатки — всё-всё что он носил, к чему он прикасался, будет рвать душу в хлам, с кровавой жестокой болью, когда придётся всё это разбирать…