Каждый пред Богом наг

Для себя лично Андрей ещё в юности определил свободу как внутреннее дозволение быть просто самим собой, быть наполненным своими, независимыми ни от кого, суждениями, но…при одном неоспоримом, необходимом и обязательном условии: не под дулом автомата. Именно внутренняя свобода позволила ему легко, но категорично отмести все уговоры вступить, так сказать, в ряды КПСС, а иначе, как пилил ему мозг непосредственный начальник, не будет никакого профессионального продвижения, никакой карьеры, а при распределении премий, при повышении окладов, его, Андрея, всегда будут отметать как беспартийного чужака, «не своего». Но Андрею было важнее оставить внутри себя свободу, чтобы её не смогли трогать никакие партийные липкие лапы. Предупреждения начальника оказались верными лишь первые три года работы Андрея, но постепенно Андреева беспартийность стала отходить на второй, а потом и на третий, четвёртый план, когда уже многим сотрудникам стало очевидно, что к ним залетел после института чистый гений, которого нельзя никуда отпускать, ему даже премии стали выписывать весьма тучные: ладно, чёрт с ним, пусть остаётся со своей свободой, только пусть никуда из их НИИ не уходит.

Сказать, что Андрей любил свою работу — пустой звук, пустые слова. Он ею дышал, жил, он не то что по образованию, а по самой своей природной структуре был от Творца авиаконструктором, какая-то в его ДНК была Творцом встроена особая, редкая, специфическая молекула, и, если бы он родился и жил тогда, когда даже и понятий-то, слов-то таких среди людской речи и мыслей не было, то был бы он, скорее всего, самородком-изобретателем чего угодно, и потому жизнь его скорее всего была бы трагична и коротка.

Однако он родился и большую часть жизни прожил при «совке» как раз во времена бурного развития авиа- и ракетостроения, ракетной техники, и авиации как военной, так и гражданской, тем самым он точно и случайно попал в нужное время и нужное место при том, что ни единому человеку на земле не дано выбирать ни когда и где родиться, ни в какой семье. Его же семья была простой и незамысловатой, однако, относящейся социально к интеллигенции: отец и мать — рядовые школьные учителя, отец — по физике, мать — по биологии, но Андрею повезло с ними редкостно, что осознал он лишь в сочной своей зрелости: в его маленькой семье жили понимание, тепло, любовь и доброта.

В МАИ он поступил легко и сразу после школы, и другого ВУЗа не мыслил, учился с наслаждением, с кайфом и все 5,5 лет — на повышенную стипендию, не считая того, что с 1-го же курса устроился на подработку на своей кафедре, каждое лето отъезжал на заработки в дальние студенческие стройотряды, а вернувшись оттуда обожал покупать своим старикам, в том числе и бабушке с дедушкой, шикарные по тем временам подарки в самых дорогущих магазинах: ему несказанно нравилось баловать стариков и съедобными изысками, которых они никогда не знали, и теми красивыми дорогими вещами, о которых они никогда, НИ-КОГ-ДА даже думать себе не позволяли, лишь любовались ими в витринах. Ему нравилось видеть их чудесную оторопь радости и восторга: неужели вся эта вкуснотища и красотища — им??! От их любимого и единственного Андрея??! В 19 лет Андрей впервые осознал самую примитивную истину: дарить и отдавать — заряд несравнимо более мощный, чем получать, впрочем, вряд ли эта истина верна и применима к старости или немощи, которые вряд ли способны что-то отдавать.

А с Ленкой он познакомился на какой-то квартирной картинной выставке, где шумно веселилась, громко спорила обо всём на свете разношёрстая тусня, где много пили и много пели в окружении немыслимых для провозглашённого построения социализма картин, где все кричащие, поющие, спорящие были азартны, вспыльчивы и молоды при всех летах: от 15–16 до чуть ли не 100 лет — и эти были юны в выражении мыслей и чувств так же, как и 16-летние. Оказалось, что Елена тоже учится в МАИ, но на экономиста и младше него курсом. А ведь наверняка они в институте миллион раз пробегали мимо друг друга, но заметили — вот сейчас, на ходившей ходуном культурно-художественной пьянке среди картин никому официально неизвестных художников. Оказалось, что встретились они больше чем на 20 лет.

И вот теперь, когда обоим перевалило за 40, Елене часто стало казаться, что у неё начинается раздвоение личности, и она страшно боялась сойти с ума. То она чувствовала всем существом, что и сейчас, спустя 23 года со времени их знакомства, беспробудно, неискоренимо любит Андрея, то её пронизывал лютый холод к этому же человеку, который зовётся почему-то её мужем. Её разрывали надвое эти тянущие в разные стороны противоположности, и она сама себя не понимала.