Каждый пред Богом наг

Иногда же Елена была уверена, что этот человек, её муж, перестал быть для неё таким родным, таким единственным, что он перестал быть похожим на человека вообще, а стал как будто бы киборгом — она не могла, возвращаясь памятью назад, понять — когда это произошло. Да был ли нынешний Андрей тем человеком, именно которого она много лет так любила, что себя готова была забыть, когда ему было плохо, тем человеком, который тогда, давно был наполнен до краёв редкостной чуткостью не только к ней, нет, а вообще к любому, кому нужна была хоть какая-то помощь, денежная, духовная, какая угодно. Этот, который и теперь продолжал почему-то оставаться её мужем, всё чаще казался ей ледяной глыбой, он, конечно, был огромно признанным профи в авиабезопасности, его разрывали на куски, призывая на консультации, на симпозиумы и конференции, и он, безусловно, был мастодонтом как учёный и как практик тоже, но остался ли он человеком? Иногда вспыхивала в ней мыслишка: почему она с ним не разводится, ведь дети уже совсем взрослые, всё поймут… А вот чего-то всё тянула и тянула, всё оттягивала.

Она давно уж, не имея к тому никаких доказательств, стала подозревать, что Андрей на старости лет вляпался в тяжёлую, безответную и беспросветную любовь к какой-то неведомой женщине, но не сделала ни шага, чтобы выяснить с ним наконец всё и либо развестись, либо просто разъехаться в разные стороны, только чтобы прекратить наконец этот ледяной кошмар. Ведь была какая-то странность, никак необъяснимая чудаковатость в таком превращении. Хотя иногда, здраво рассуждая, Елена объясняла самой себе этого другого, заледеневшего Андрея совсем иной причиной: накопившейся многолетней усталостью мозга, бетонной тяжестью громадья работы, даже и любимой, но всё равно…неспособностью хотя бы на короткое время отключиться от работы, заметить жену, детей, а ведь ему уже перевалило за 40, но нормального человеческого отдыха он не знал никогда, просто не умел отдыхать, полностью расслабляться, выбрасывать из головы хотя бы на неделю-две всю работу, все мысли о работе — не умел! Но как женщина Елена всё больше и больше стала склоняться к тому, что дело вовсе не в работе и не в усталости, а…в тайной вспыхнувшей в нём любви к другой женщине, в беспросветной старческой любви конечно же к молодой женщине, любви безнадёжной и тщательно скрываемой — и в этом всё дело, и это всё объясняет. Но не было никакого желания вызвать его на этот разговор, очень не хотелось быть оплёванной и растоптанной, униженной, а наверняка именно таковой и будет его реакция. И Лена продолжала молчать и терпеть, хотя, какие уж они были муж и жена? Никакие.

Сколько раз она горько, безутешно плакала от его ледяной чёрствости, ледяного бездушия, и даже от его чуть не хамского ора на неё.

Иногда же Елене казалось, что надо лишь сбить эту ледяную толстую корку и под ней окажется тот прежний, живой, с тёплым бьющимся сердцем и пульсирующей душой Андрей, какого она и знала всегда, но…не знала, как разбить ледяную корку. Но почему Андрей не решается сказать ей о своей новой тайной любви — с его-то прямотой, с его-то характером…

И вот теперь она сидела за омертвевшим рабочим столом Андрея и медленно разбирала бумаги, документы, тетради, вытягивая их из ящиков и аккуратно рассортировывая, раскладывая их по кучкам, как понимала.