Так-то я что? Заурядный человек, движимый инстинктами и преходящими страстями. Машина желаний, спотыкающаяся во тьме. Жизнь повернула ключ у меня в спине в момент рождения, и я начала кричать и тикать под одни и те же мысли, что и все, – как заводной гомункул, который проработает лет восемьдесят, имитируя все стадии жизни, а потом остановится. Ну и зачем я такая нужна, кому это интересно?
А вот нет, а вот оказывается, я сопричастна грандиозной трагедии современного человека. К тому же я – замечательный образчик, потому что именно так я себя постоянно и чувствую: растерянной, бессмысленной, ущербной, неспособной объять разумом… Все один к одному! А «сновидческое оцепенение» – так и вовсе мое обычное состояние, можно даже сказать – норма. У меня постмодерная травма! Адовы муки, боль и смута – вот мой удел, вот такой непростой я человек…
Не личное Судьбоносное Трагическое Событие, конечно, но да, да! В этом что-то есть… Я начинаю понимать, почему страдание – всемирно конвертируемая валюта художника.
Словом, я поплыла. Опрокинув байцзю и глядя куда-то вдаль сквозь фиолетового Бодрийяра, я уже видела себя с микрофоном посреди большой галереи… Неброская одежда, расслабленная, элегантная поза нога за ногу, затаившая дыхание публика и большие, чудесные работы вокруг. Осиянная взором тысячи глаз, я с очаровательной самоиронией отвечаю на вопрос о своем хрупком внутреннем мире – поломанном, испещренном изысканными изъянами, как японская ваза, склеенная золотыми швами кинцуги. Легкий смех в зале, передайте микрофон, очень хороший вопрос… Видите ли, у меня травма постмодерна… да, травма, интеллектуальный паралич… В сердце всякого художника – ломкий бутон… И далее – остроумные, но, если вдуматься, глубокие соображения – из тех, что еще долго остаются со слушателем и всплывают в голове мглистой дождливой ночью, когда человек становится печален, мудр и одинок…
В этом месте демоны, наблюдавшие все это шоу на моем внутреннем телевизоре, взорвались таким глумливым хохотом, что я немедленно вырубила трансляцию, приземлилась обратно в кафе, на стул, и вытаращила глаза обратно в текст.
Боже… где я остановилась? Ага, вот. Информационный взрыв. Голодная смерть мозга от отсутствия смысла в избытке информации. Реальность множит сама себя бесконечными копиями и подделками из каждого утюга.
И вот этот бесконечный поток образов из телевизора, глянца, новостей, рекламы и прочего такого и оседлал поп-арт, увлеченно и с энтузиазмом тиражируя и увеличивая их, как заряженные оптимизмом сигиллы благополучия и радости жизни в этом прекрасном мире, где все тупы, счастливы и равны, потому что у всех все одинаковое – от супа до секс-символов.
Утопия, о которой мечтали художники начала века, на деле оказалась такая: равенство – это не когда все одинаково богаты благосостоянием, а когда все одинаково бедны разумом. Скудоумия только и хватает, что на белый шум, в котором что Мао, что Микки Маус – все в равной степени важно и одновременно безразлично, потому что завтра это забудется и будет другое: землетрясение с миллионом жертв или голливудский развод, это без разницы.
Короче, яркий, веселый и злой поп-арт издевательски поддакивал поглупевшим массам – мол, а так и надо! Чего грузиться, когда у всех у нас есть розовая жвачка, из которой надуваются такие большие пузыри!
Ничего не подозревающие массы не поняли, что их троллят и наивно обрадовались, потому что до этого вынуждены были потреблять в качестве искусства абстрактный экспрессионизм – серьезное, пафосное течение, обремененное глубокой философией и психологизмом. Неискушенная публика покорно баранела перед гнетущими полотнами, не в состоянии разглядеть тайных смыслов ни в хаосе брызг, ни в цветных полосках. И критикам приходилось объяснять туповатому зрителю буквально на пальцах, что