Кажется Эстер

С судебным разбирательством пришлось повременить, сперва надо было с невероятной помпой отметить юбилей. Когда тайный советник Иоганн Вольфганг фон Гете 22 марта 1832 года почил навек, никто и вообразить не мог, какое политическое значение век спустя будет придано столетней годовщине со дня его кончины не где-нибудь, а в Советской России, где пройдут памятные торжества в честь Гете, Гетевские чтения, гетевские конкурсы и викторины. Тайный советник сослужил тайному сыску хорошую службу, придал политическому покушению поэтическое обрамление, словно сам титул его освящен тайной все тех же советских «органов», словно Гете и есть тайный руководитель этой организации и весьма озабочен благополучием советско-германских отношений. «Подожди немного, отдохнешь и ты» – неслись над просторами страны строки Гете, благодаря переводу Лермонтова ставшие одним из самых популярных русских романсов. Страна напевала и трепетала, декламировала и тряслась. Да и образ Фауста сделался актуальным как никогда. В стране, где все оказалось собственностью государства, кроме собственной души, продать стало нечего. Нарком просвещения Анатолий Луначарский лично отправился в Веймар принять участие в памятных торжествах и представлять там Советский Союз как страну любителей Гете. И вовсе не потому, как писал журнал «Тайм», что советский народ так уж сильно почитает Гете, а лишь затем, «чтобы улучшить атмосферу советско-германских контактов после покушения». Чем больше Гете, тем меньше Штерна. «Подожди немного, отдохнешь и ты!» – утешает палач приговоренного в советском анекдоте, который, возможно, как раз в дни гетевского юбилея и возник, не исключено, в том числе и в связи со Штерном.

Мешугге

Это же безумие, что его так зовут, сказала я отцу, из всех имен это самое еврейское, какое только бывает. Да нормальное было имя, самое обычное, возразил тот. Папа, на самом-то деле его имя Иегуда, Йехуде, а когда его просто Юдой прозвали, это означает «еврей», только это, и ничего, кроме этого, да еще к тому же Штерн. Юда – русская версия, а Judas – ее немецкий перевод, это чудовищная ошибка, ведь так звали того, кто предал Иисуса, только он, и никто другой, быть может, секретная служба, те самые «органы», совершили эту «промашку» намеренно, пусть народ слышит имя Иуда, Иуда жив, предатель нашей политики, нашего строя, но на самом-то деле его звали Иегуда Штерн, Иегуда – имя пророков, философов, поэтов, скрипачей, оно вполне могло бы стоять между Ицхаком и Менухиным. При иных обстоятельствах, разумеется, если бы сильна была традиция, он, храня верность заветам предков, мог бы оставить свой след в ином языке, Иегуда Штерн мог бы стать визионером-провидцем и навсегда сохраниться в памяти человечества. Но увы…

Папа, как начинается сумасшествие? Представь себе, как такой вот библейский Иуда бродит по Москве тридцатых годов с револьвером в кармане, в стране, где вот-вот искоренят религию. Быть может, Булгаков, когда в те же тридцатые годы описывал вечный, сатанеющий от атеизма город, видел в своей родной современной Москве декорацию для Страстей Христовых, а образ Понтия Пилата открыл для себя только благодаря Штерну, нашему Иуде, ведь улицы тогда кишмя кишели иудами, каждый уже успел кого-то предать, может, он и своего Мефисто из процесса над Иудой Штерном почерпнул, – нет, стой, сказал папа, успокойся, дитя мое, только успокойся, для верующих евреев эта история про Иисуса особого значения не имела, и имя Иуда никогда не считалось у них запятнанным, но, папа, евреи-то уже не жили вместе, единым народом, среди своих, уже не было больше веры, не было знания, и никакого «мы» уже не было, наш Иуда вместе со всем советским народом был на пути в никуда, конная армия, папа, все на деревянных коняшках, ковыляя на костылях: туда, туда – уйти бы навсегда! Сам-то он что о своем имени думал? Ты бы при таком имени как себя чувствовал?

Еврей, совершивший покушение на немецкого дипломата, Геббельсу и его пропаганде пришелся бы как нельзя кстати, просто подарок, злодей как по заказу. Да если бы такого Штерна не было – его следовало бы сотворить, этакого большевистского Голема.

Иуда и Штерн, папа, только имя произнесешь – как тут не вспомнить про желтую еврейскую звезду? В русской сказке звезда во лбу горит, а тут тебе, пожалуйста, еврейская, могендовид, звезда Давида. Всего несколько лет пройдет, нашего героя уже не будет в живых, а штерн, эту желтую звезду, будут носить на рукавах в гетто, мысль пока что преждевременная, как схватки твоей матери, папа.

Смелые, однако, у тебя сравнения, заметил мой отец.

Так кто он, наш Иуда – символ или пародия, симптом или спусковой крючок? Он стреляет во тьму – и годы спустя тьма стреляет в ответ.

Он и в самом деле был сумасшедший или всеобщий страх, страх других, загнал его в эту роль? Ведь все, что нам о нем известно, мы знаем либо из показаний свидетелей, запуганных до смерти, говорящих чужими словами, либо от преступников, которые подбили его на это преступление.