Кажется Эстер

Ты не видишь, папа, что видно мне? То фото ребенка, словно в окне. Там твой отец и все его братья-сестры. Кто скачет, кто мчится в столь поздний час? То Семен, твой отец, он мальчонку ведет и крепко за руку держит, ведь это Иуда, совсем малыш, с растерянным взглядом блуждающих глаз, а может, это Иегуда, но как его звать, нам точно уже никогда не узнать, ему года два, от силы три, и всего лишь десять отцу твоему, но на вид он старше как раз потому, что он должен крепко держать братишку. Я никогда не расскажу тебе про этот снимок, папа. Взгляд Иегуды – этим взглядом уже сказано всё, словно ему ведомо собственное будущее, словно это будущее отражается в его глазах, полных страха и замешательства, словно он увидел горгону Медузу, а еще, папа, в его глазах я увидела и твой страх за нас.

Процесс

4 апреля 1932 года начался процесс. В первый день более полутора сотен зрителей устремились в зал суда – народные комиссары и высокопоставленные лица, советские журналисты и представители дипкорпуса. Зарубежная пресса в полном составе. Перед судом предстали двое: Иуда Миронович Штерн, 28 лет, бывший студент этнографического факультета, безработный, и его сообщник, Сергей Сергеевич Васильев, 29 лет, из состоятельной семьи, бывший студент Московской финансовой академии.

Генеральный прокурор, он же главный обвинитель Николай Крыленко, произнес пространную речь о сегодняшнем положении в мире. Роль обвиняемого с каждым предложением обретала все большую значимость, у слушателей просто дыхание перехватывало, будто с каждым словом Крыленко они взлетали все выше, ибо рассматриваемое дело настолько грандиозно и необозримо, что охватить его взглядом целиком можно лишь с полетной дистанции, окрыленный обвинитель говорил и говорил не переставая, и казалось, нарком юстиции вот-вот покинет земную орбиту, а вместе с ним улетучится и сама юстиция, он избавился от обузы доказательств, повитал немного над материализмом, оценил с большой высоты витки диалектики, и мало-помалу как-то незаметно получилось, что генеральный прокурор Николай Крыленко явился всем в небесном ореоле всесильного свидетеля. Именно там, в нездешних высях, он был в своей стихии. И уже оттуда, в пикирующем полете, низринулся на обвиняемого. «Мы не можем рассматривать данное преступление как отдельный, независимый и самоценный факт… Тысячью нитей… это преступление связано с серьезными, важными проблемами, от решения которых, само собой разумеется, зависит не только судьба этих двоих обвиняемых или судьбы сотен людей, – от их решения зависят судьбы миллионов, и не только в нашей стране, но и во многих странах».

Когда публика созрела, чтобы оценить грандиозность исторического момента, Крыленко представил собравшимся польскую контрреволюционную организацию, состоящую из наставников Васильева и их родственников. Он поведал о покушениях, которые планировала эта группа. Большинство злодеяний ГПУ сумела предотвратить. Вот почему уважаемая публика впервые об этой организации слышит, ведь благодаря работе «органов» все удалось предотвратить.

Впрочем, все якобы состоявшие в этой контрреволюционной организации либо что-то знавшие о ней, как выяснилось, уже мертвы, в полном соответствии с принципом: хороший свидетель – только мертвый свидетель.

Доказательства отсутствовали, а посему обвинение все дальше уходило от покушения как такового, истово углубляясь в хитросплетения подрывной деятельности зловещей организации, свидетели преступлений которой были уже уничтожены «органами», ибо свидетели эти сами принадлежали к оной организации, хотя, вероятней всего, в организации этой, о которой, кроме «органов», никто ничего не знал, они состояли по принуждению. Они подписывали признания, ибо в противном случае их убили бы сразу, хотя в конечном счете всех обвиняемых убивали так и так, просто тех, кто соглашался признаться, мучили дольше. Один сомнительный аргумент порождал следующий, не менее сомнительный, и чем сомнительней были составные части всей конструкции, тем правдоподобней ей полагалось выглядеть в целом.

Не всех членов этой польской террористической организации удалось выявить и обезвредить, констатировал Крыленко, переходя к следующей части своего пространного расследования самых темных закутов вражеского подполья, только благодаря этому контрреволюция и сумела снова пустить корни, – тут, вероятно, все больше вдохновляясь собственным красноречием и твердо уверовав в его убедительность, он торжественно возвысил голос: «Что и доказывает данное покушение».