Ньюбурги приняли короля с максимальным радушием, которое их дом и время года могли предоставить. С полковником Харрисоном и его людьми они были осторожны и корректны, хотя с возмущением заметили, что он поставил охрану у каждой двери. Во время обеда из конюшни сообщили, что королевский конь хромает. Лорд Ньюбург немедленно вызвался предоставить ему свежего коня. Он страстно любил скачки, и его кони славились. Но Харрисон не был застигнут врасплох. Он ожидал, что у Ньюбургов есть план спасения короля, и был уверен, что если Карл и попытается сбежать на самой быстрой лошади лорда Ньюбурга, то это ему не удастся.
Ко времени окончания обеда уже наступили зимние сумерки, и лил непрекращавшийся дождь. Харрисон расставил своих людей вплотную вокруг короля и обратил его внимание на качество и прекрасное состояние их лошадей. Зная, что у него нет никаких шансов против них, Карл не пытался бежать.
Через темноту, холод и проливной дождь король достиг Виндзора, где криками: «Боже, благослови ваше величество и пошли ему долгое царствование!» – его приветствовали промокшие насквозь роялисты, поджидавшие его на улицах. Когда король проехал, они пошли сушиться и выпить за его здоровье в гостинице «Бартер» и других местах и так шумели, что из замка прибыл отряд мушкетеров и заставил их разойтись.
Тем временем короля в замке принимал нервничающий и любезный комендант – полковник Уичкот. Когда он прошел во внутренний двор, то увидел герцога Гамильтона, стоявшего на коленях в грязи. Будучи когда-то королевским шталмейстером и на протяжении многих лет пользовавшийся самым большим доверием и менее всего заслуживавшим его советником короля по делам Шотландии, Гамильтон закончил свою крайне неудачную карьеру, приведя вторжение шотландцев прошлым летом к позорному разгрому. Он тоже теперь был пленником в Виндзоре. Но сделал кое-что, чтобы исправить свои ошибки. Ожидали, что после своего пленения купит себе жизнь, возложив на короля вину за вторжение. Лондонские новостные листки доверительно сообщали, что он сам предложил сделать это и даже уже сделал. На самом деле отказался говорить.
Теперь, когда к нему подошел король, Гамильтон со слезами на глазах поцеловал его руку и сказал лишь: «Мой дорогой господин…»
«Я действительно был им для вас», – произнес король. Что еще он мог добавить, Гамильтон так никогда и не узнал. Короля окружила охрана, и он пошел дальше, предоставив Гамильтону следовать за собой, «глядя на него до тех пор, пока его глаза могли его видеть, зная, что больше не увидит его».
В замке король обнаружил, что для него уже подготовлена его собственная спальня, в камине горел огонь. Где-то в этой темной кроличьей норе – замке, кроме него самого, пленниками были и люди, которые ему служили. Он спросил, кто еще здесь находится, но, когда ему ответили, ничего не сказал. Он подошел к огню и долго стоял молча, опершись о спинку стула. Возможно, его мысли были с Гамильтоном, который так много лет был его придворным, компаньоном и другом. Этот румяный, уверенный в себе, многоречивый человек, всегда наготове с советом – всегда ошибочным, так много говоривший о том, что он сделает для своего господина, и такой жалкий в своих действиях: он видел его только что в последний раз, сломленного, седого, стоящего на коленях под дождем.
Но, возможно, его мысли обратились – как это часто бывало в эти дни – к тому, кто уже давно был мертв, – властному и тяжелому в общении человеку, которого никто из них (уж точно не Гамильтон) не любил в дни, когда тот был у власти, – умевшему красиво говорить, надменному Страффорду – министру, которого он сам послал восемь лет назад умиротворять парламент и народ. За последние месяцы он несколько раз говорил, что не чувствует за собой никакой вины за кровь, пролитую в гражданской войне, потому что он сражался за правое дело, но кровь Страффорда тяжким бременем лежала на его совести, потому что он дал согласие на его смерть, зная, что тот невиновен. За этот грех, более отвратительный для короля, чем для простого человека, Бог продолжал наказывать его.
Пока король ехал в Виндзор, Военный совет и остатки палаты общин готовились к суду над ним среди гула слухов и предположений. Многие все еще верили, что суда не будет и уж, безусловно, не будет казни. Возможно, они «страхом доведут его до того, что он откажется от королевского достоинства». Возможно, весь этот процесс – всего лишь заговор Кромвеля, который в конце осудит своих сподвижников и вернет короля на его законное место «на своих собственных плечах». Или, возможно, гранды намерены восстановить короля на троне с уменьшенными полномочиями, как венецианского дожа, а затем обрушиться и искоренить своих настоящих врагов – левеллеров. Другим более мрачным предположением было то, что короля облачат в его королевские одежды и публично снимут их в Вестминстер-Холле.