Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Вернемся к определению казуса. Мы столкнулись с не вполне типичным, исключительным, крайним случаем. Он действительно проверяет существующую систему «на разрыв». В какой мере принцип римского права о всевластии актуального домовладыки ложится на нормы кутюмов? До какой вообще степени возможна рецепция римского права во французском обществе XVI в.? Но ведь и сам Дюмулен был своего рода ходячим казусом, с его стремлением все довести до логического конца — и практическое применение философской этической утопии, и интеллектуальные поиски, и служение королевской власти, трактуемой как общее благо. Было ли его поведение в некоторой степени девиантным? Во всяком случае, оно было хорошо обосновано рационально. Даже слишком хорошо. Но в данном случае раскрытие особенностей внутреннего мира Дюмулена не являлось нашей самоцелью.

Важнее было еще раз акцентировать важный тезис микроистории — именно исключительные случаи дают очень полную информацию о нормах, существующих в обществе (другое дело, что любой случай с легкостью мог трактоваться как исключение). Так, никто из авторов нотариальных актов не освещает полнее Дюмулена проблемы профессионального становления в судейской среде (содержание в университете, стажировка в Парламенте), редко какой из примеров дает возможность соприкоснуться с деятельностью различных звеньев юридической системы на одном примере. Исключительный случай, казус — особое увеличительное стекло, оно выявляет черты, обычно сокрытые, в частности единство стиля, демонстрируемое как в актах самого разного содержания и разной природы — от дарственной до привилегии на издание, так и в поступках или в сочинениях. Это единство можно, видимо, обнаружить во многих иных актах. Но казус Дюмулена демонстрирует его нагляднее всего именно в силу своей исключительности. Впрочем, оценить и расшифровать эту исключительность можно лишь в контексте прочих случаев.

О. В. Дмитриева Йоркширский «Расемон» (провинциальная трагикомедия елизаветинских времен) 479

Удивительные события, предлагаемые вниманию читателя, развернулись в лето 1582, в 23-й год царствия славной королевы Елизаветы I, в Йоркшире, известном в ту пору не столько одноименными пудингами, сколько отменными сукнами, бедностью дворянства и нетвердостью местного населения в англиканской вере, что, впрочем, было справедливо для всего севера страны. И хотя Йорк считался важнейшим после Кентербери церковным центром и резиденцией второго архиепископа, паства его была весьма склонна к «папизму» и свет «истинного Евангелия еще не согрел эту землю»480.

С точки зрения светского управления Йоркшир также представлял собой известную проблему, будучи слишком велик, поэтому его территория издавна подразделялась на четыре части — так называемые райдинги. В каждом из них выбирали мировых судей, таким образом, по численности местной администрации Йоркшир в четыре раза превосходил остальные графства. Эти джентльмены из лучших семейств, регулярно съезжаясь на мировые сессии, вершили правосудие и прочие общественные дела: проводили разверстку налогов, формировали местное ополчение, устанавливали рыночные цены, обсуждали указания, полученные из столицы, а между делом предавались чревоугодию, женили детей, сговаривались об охоте — одним словом, это был хорошо устроенный мир близких родственников и старых знакомых, где, как в любом локальном сообществе, не слишком любили чужаков и распоряжений из центра481.

В мировых сессиях неизбежно «ех officio» принимали участие двое, волею судеб ставшие антагонистами в нашей истории, — архиепископ Йоркский и высокий шериф графства.

Dramatis personae. Архиепископу Йоркскому Эдвину Сэндсу к тому времени перевалило за семьдесят. Несмотря на физическую немощь, он был весьма активен, желчен, известен как записной моралист и неутомимый критик нравов йоркширского дворянства, которое он искренне недолюбливал; впрочем, местная элита платила ему той же монетой. Преследуя «папистов», он нажил себе немало врагов не только среди католиков, но и среди протестантских семейств, связанных с ними родственными узами. О местных мировых судьях он как-то едко заметил: «Сказать по правде, хотя в Йоркшире много джентльменов, выбор тех, кто подходит на эту должность, очень невелик. Nam omnes querunt quae sua sunt, non quae spectant ad bonu Reip. (Поскольку они всегда выбирают своих, а не тех, кто заботится о благе государства.)»482