Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Дискуссия между «Пахарем» и Смертью по вопросу «о достоинстве человека» естественно отзывается в уже весьма многочисленных исследованиях о произведении Йоханнеса из Тепля рассуждениями о дуновениях гуманизма, вроде бы уже достигших холмов Северной Чехии. Ученый соблазн представить Смерть выразителем «средневекового церковного мировидения» в противовес новому «ренессансному» пониманию человека, воплощаемому «Пахарем», весьма велик. При этом мало обращается внимания на то, что «позитивная» оценка человеческого естества является отнюдь не менее «средневековой» по своему происхождению, чем оценка «негативная». «Оптимистический» взгляд на человека укоренен в Библии и основывается в первую очередь на тезисе о сотворении его «по образу и подобию Божию». Соответственно усматривать в человеке отсвет божественного величия было отнюдь не менее, а, пожалуй, более канонично, чем видеть в нем только мешок с костями и нечистотами. Немало примеров позитивного отношения к человеку и его предназначению можно встретить у вполне церковных авторов задолго до первых проблесков «зари Возрождения».

В этой «мировоззренческой» части диалога спорщики столь же малооригинальны, как и в своих оценках брака, семейной жизни и женщин. Йоханнес из Тепля явно многое заимствовал из популярной литературы своего времени: «диалогов» между Жизнью и Смертью, «судебных процессов», затевавшихся Сатаной против Бога из-за «похищения» души, вроде бы заведомо предназначенной для ада, полушутливых (но и полусерьезных) споров о радостях или тяготах брака и прочей литературной продукции такого рода. И тем не менее сквозь многочисленные клише и общие места просматриваются некоторые личные установки автора, его собственная оценка ситуации, в которой он оказался, и своего возможного образа действий далее.

И в самом деле, теперь «Пахаря» из-за внезапной утраты супруги «гонит ветер» — его «несет через стремительный морской поток», и его «якорю не за что зацепиться». Злой поступок Смерти отнял у него все. Чему ему теперь радоваться? Где искать утешения? Где найти прибежище? Где найти исцеление? Где получить верный совет?430

Однако что мы можем узнать из скорбных выкриков и ученых рассуждений «Пахаря» о безвременно почившей Маргарете, помимо того, что она была «светлым летним цветком» на лугу его сердца431, избранной горлинкой432, загляденьем433 и даже «честным соколом»434? Вообще-то очень мало. Маргарета — особа «благородного рождения»435 (что еще вовсе не означает принадлежности к дворянскому роду), «очень честная, красивая, порядочная и превосходящая всех подруг, правдивая и порядочная в словах, невинная телом, добрая и веселая в обрашении»43 6. «Пахарь» слишком слаб, чтобы перечислять далее добродетели покойной, тем более что Смерть и так о них все знает. Нет никаких подробностей о внешности Маргареты. Автор даже мельком не упоминает ни пухленьких ярких губ, ни белокурых волос, ни сияющего взора голубых глаз, ни цветущих щек, ни стройного стана, ни высокой груди, ни белой кожи, ни изящных рук, — а между тем поэзия миннезанга (явно неплохо известная Иоханесу из Тепля) уже успела выработать длинный каталог стереотипных приемов для описания красавиц. Не прибегая к таким клише, Йоханнес тем более не предлагает ничего собственного, оригинального. Он хранит полное молчание о голосе и манере разговаривать своей жены, о ее привычках и забавах, о ее суждениях и шутках. Короче — ни единой внешней особенности, ни «подлинно индивидуальной» (то есть сознательно «изобретенной» для описания этого существа), ни «псевдоиндивидуальной» (выраженной посредством «чужих» штампов).

Но вот о нраве Маргареты из ламентаций «Пахаря» можно получить некоторое впечатление. Судя по его высказываниям, она отличалась покладистостью, послушанием и достойным выполнением всех видов супружеского долга. С ней были коротки и веселы как дни, так и ночи — в равной степени исполненные радости и удовольствий43 7. И все же более всего в своей Маргарете автор ценит порядочность и супружескую верность. С ней не нужно было испытывать никакого беспокойства, она была чиста и целомудренна, честь ее ничем не была запятнана, даже в малейшей степени! Последний мотив звучит во всем сочинении с такой назойливостью, что искушенный в источниковедческой критике историк может даже невзначай усомниться в добродетельности Маргареты — не стремится ли автор оправдать ее посмертно, защитить от каких-либо наветов или порочащих слухов? Однако такое профессиональное недоверие в данном случае, скорее всего, излишне — вполне логично, что далеко уже не юный, хотя и крепкий бюргер, занимающий видное место в городской общине, хвалит свою существенно более молодую жену за скромность нрава более, нежели за многое иное.