Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 — наши дни

Накануне Первой мировой войны социалистические партии и связанные с ними профсоюзы были в числе наиболее могущественных политических сил в странах Западной Европы. На пике своего довоенного развития социалистические партии набирали от 15 до 25 % голосов во Франции, Италии и Австрии, и 30–35 % голосов в Бельгии, Германии и Скандинавии[165]. Самого значительного электорального результата социалисты добились в Финляндии на выборах 1916 года, когда они набрали 47 % голосов и обеспечили себе парламентское большинство и возможность сформировать правительство (Sassoon 1996: 10). Возникало ощущение, что наиболее крайние противники классического капитализма, а именно те из них, кто проявлял наибольшую теоретическую последовательность и имел наиболее сильные международные связи, вплотную приблизились к стенам крепости, защитники которой не просто стремительно теряли уверенность в своих силах, а находились на грани настоящей паники.

Глобализация приносит капитализм в остальной мир: 1870-1914

Современный промышленный капитализм, стремительно распространявшийся за пределы своего первоначального очага на северо-западе Европы, нашел особенно благоприятные условия на территориях недавнего освоения (см. гл. 2. настоящего тома). Часто это были земли, где на момент прихода европейцев плотность заселения была низкой, или где европейцы, в том числе целенаправленно, истребили местное население: Соединенные Штаты, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южный конус Латинской Америки (Аргентина, Чили, Уругвай, юг Бразилии). За пределами Европы были и другие регионы, где новый международный экономический порядок был встречен с большим воодушевлением. Большинство этих регионов смогло извлечь выгоду из мощного роста спроса на сырье со стороны Европы. Многим из них удалось привлечь капитал с помощью богатых европейских финансовых рынков. Часть стран смогла сама взойти на путь индустриализации, воспользовавшись для этого более или менее естественными механизмами, а также политикой государственного протекционизма.

Приверженцы

В отношении многих территорий недавнего освоения не составляет особой загадки вопрос, почему они восприняли экономические и политические образцы современного капитализма. Эти страны были действующими или бывшими британскими колониями и просто скопировали социально-экономическую и политическую модель метрополии, приспособив ее к местным особенностям.

Несколько сложнее объяснить, как и почему другие регионы с такой легкостью соглашались с фундаментальными постулатами классического международного хозяйства – золотым стандартом и свободной торговлей. В некоторых из этих регионов, в частности в Южном конусе Латинской Америки, социально-экономическая структура в основном повторяла устройство англоговорящих территорий недавнего освоения. Эти регионы были богаты плодородной почвой, прекрасно подходившей для выращивания пшеницы и разведения скота. Как только технический прогресс в сфере транспорта (а затем – изобретение технологии заморозки) сделал возможной перевозку пшеницы и говядины из Южной Америки в Европу, их производство в регионе резко выросло. В начале 1880-х годов Аргентина экспортировала всего 1,6 млн бушелей пшеницы, что равнялось лишь одному проценту от экспорта США. Накануне Первой мировой войны, то есть менее чем через тридцать лет, Аргентина экспортировала 93,6 млн бушелей пшеницы – на 85 % больше, чем США. Сопоставимый рост происходил в экспорте пшеницы из Австралии и Канады (Harley 1980: 218–250). По мере того как полностью менялась экономическая ориентация этих стран, менялось и их внутреннее политикоэкономическое устройство: наибольшей властью в них стали пользоваться те, кто получал выгоду от связи с европейскими рынками.

Интересы национальной экономической и политической элиты в регионах недавнего освоения – как в бывших английских колониях, так и в южноамериканских странах умеренного климата, занимавшихся экспортом природных ресурсов и переживавших бурное развитие, – тесно сплеталась с интересами глобальной экономики. В результате элиты заключали крепкий союз с центрами мировой экономики классического периода, в частности c Лондоном. Экономическая политика, осуществления которой они не только желали, но и, как правило, могли добиться, должна была обеспечить им доступ к европейским рынкам, европейским товарам и европейскому капиталу на наиболее выгодных условиях. Обычно это означало, что им придется придерживаться золотого стандарта, проводить «разумную» макроэкономическую политику и сохранять рынки относительно свободными. Свободная торговля не была обязательным условием: в большинстве этих стран пошлины на промышленные изделия были высокими в виду общих соображений налоговой политики, а также частных интересов той или иной отрасли (Coatsworth and Williamson 2004: 205–232). Тем не менее у элит не было никаких сомнений относительно участия в глобальной экономике.