Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

Однако порядок, установленный Елизаветой, оказался довольно хрупким, и ее наследник, не вняв «увещаниям» автора «Высочайшего повелителства», на практике вновь вернулся к положениям Устава 1722 года. Хотя Петр III заявлял в своем манифесте от 25 декабря 1761 года, что вступает на «престол, ему, как, сущему наследнику по правам, преимуществам и узаконениям принадлежащий», но в присяге Петру III «подчеркивалось не его законное по крови право, а принцип завещательный: присягали Императору Петру Федоровичу и по нем „по Высочайшей его воле избираемым и определяемым наследникам“» [Зызыкин 1924: 84][506]. Таким образом, вступая на престол по наследованию, новый император возвращался к идее Устава 1722 года и «Правды воли монаршей» о назначении наследника, и эта попытка пересмотра наследственного права дорого стоила «внуку Петра Великого».

«Законы естественные» и «государственные установления»

Как известно, адресат «Высочайшего повелителства» был низложен 28 июня 1762 года своей «всеми добродетелми сияющей» супругой, и официальное оправдание ее восшествия на престол заставило вновь обратиться к теории естественного права. Пространный манифест от 6 июля 1762 года выглядел как обвинительный акт низложенному императору, выстроенный по пунктам нарушения им «естественных прав» своих подданных. Особенно примечательно то, что Петру III фактически вменялось в преступление следование букве Устава о наследии престола своего деда как противоречащего естественному праву. Именно так можно трактовать следующий пассаж:

…Презрел он и законы естественные и гражданские: ибо имея он единаго Богом дарованнаго Нам Сына, Великого Князя Павла Петровича, при самом вступлении на Всероссийский Престол, не восхотел объявить Его Наследником Престола, оставляя самовольству своему предмет, который он в погубление Нам и Сыну Нашему в сердце своем положил, а вознамерился или вовсе право ему преданное от Тетки своей испровергнуть, или Отечество в чужия руки отдать, забыв правило естественное, что никто бóльшаго права другому дать не может, как то, которое сам получил [Манифесты 1869: 218].

Екатерина обвиняет мужа и в презрении естественного права, и в том, что он нарушил принцип наследования, установленный его теткой, и в том, что он оставляет определение наследника престола «самовольству своему». Исходя из логики авторов манифеста, Петр III нарушает «законы гражданские», основанные на естественном праве, – т. е. фундаментальные законы о наследовании престола по прямой линии, установленные Екатериной I и Елизаветой Петровной. При этом Устав 1722 года не только не упоминается прямым текстом, но и фактически осуждается как проявление «самовольства», а не права.

Интересно, что Екатерина II, нарушив своим вступлением на престол прямую линию наследования, в дальнейшем пытается закрепить ее, в частности при подготовке в 1780–1790‐х годах проекта Свода государственных установлений [Омельченко 1993: 349–350; Каменский 1999: 454–456][507]. Первоначально, в раннем проекте «О узаконениях вообще» (около 1785) она устанавливает четкую линию наследования по прямой мужской линии, «дабы истребить вредную вопросы и распри о наследии Императорского Величества и установить непременное наследие в доме нашем» [Омельченко 1989]. Позже, в «Наказе Сенату» (1787) она пытается совместить завещательное право («Самодержавная и законодательная власть императорского величества назначает наследника престола» [Омельченко 1983: 48]) с принципом прямого наследования «перворожденных», ограничив круг наследников императорской семьей: