Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

В роде императорского величества наследие по праву старшинства утверждается первородному сыну нераздельно и его законному наследнику в прямой нисходящей черты, и другому сыну не иметь никакого права, пока перворожденной и его законное наследие в живых обретается и не находится, или не подходит под статьи исклучительные.

Ближной по крови ради наследие есть сын старшей. Буде сына старшего в живых нету, то ближной по крови ради наследие есть сына старшего старейшей сын. Буде у старшего сына мужеского пола детей, ни внуков, ни правнуков мужеского покаления нету, а брат есть, то ради наследие, ближной мужеского пола есть брат. Буде нету ни единой особы мужеского пола, тогда приказывается последно умершему мужеского пола ближной по крови женского отродие, буде не подходит под исклучительных седмых статиях [Омельченко 1983: 51–52][508].

Это противоречие было, видимо, вызвано внутренним конфликтом в императорском доме. Екатерина понимала необходимость «фундаментального закона», который недвусмысленно определял бы порядок наследования, но, работая над этим законом, она была исполнена тревоги и сомнений, близких когда-то Петру I: «Не вем, ради ково тружусь, и мои труды и попеченье и горячею к пользы империи радении не будет ли тщетны, понеже вижу, что мое умоположение не могу учинить в наследственное» [Омельченко 1993: 359]. Дилемму «неизменное право» vs. «польза империи» Екатерина так и не смогла разрешить. Однако в 1788 году ее решил наследник, великий князь Павел Петрович, составивший и подписавший вместе с супругой Марией Федоровной акт о престолонаследии, узаконенный во время его коронации 5 апреля 1797 года. Здесь он в целом следовал логике матери в наследственном праве и устанавливал схожий порядок наследования, но осознанно и последовательно отвергал завещательный принцип передачи престола как противоречащий естественному праву:

…Дабы государство не было без наследников, дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать, дабы сохранить право родов в наследствии, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род [ПСЗРИ 1830, XXIV: 588 (№ 17909)].

Таким образом, правнук Петра Великого окончательно уничтожил принципы его Устава 1722 года, следуя логике введенного санкцией прадеда «естественного закона».

Однако еще в декабре 1761 года вопрос о наследственном праве как фундаментальном законе империи стал предметом для политической борьбы вокруг умирающей императрицы Елизаветы. Часть имперских сановников во главе с Шуваловыми пыталась убедить Елизавету Петровну передать корону через голову законного наследника его сыну Павлу Петровичу при регентстве великой княгини Екатерины Алексеевны, прекрасно знавшей об этих планах. Однако воспитатель великого князя Павла, Н. И. Панин, действуя как настоящий легалист, резко отверг эти планы. По словам Екатерины, он сказал Шуваловым: «Все сии проекты суть способы к междоусобной погибели, что в одном критическом часу того переменить без мятежа и бедственных следствий не можно, что двадцать лет всеми клятвами утверждено» [Екатерина II 1907: 536].

Если верить рассказу Ж.-А. Кастера[509], основанному на французской дипломатической корреспонденции, Панин в самый день смерти императрицы добился аудиенции у великого князя Петра Федоровича и попытался убедить его в необходимости легального принятия короны. Интересно, что эта «речь Панина» в передаче Кастера чрезвычайно близка логике известных нам сочинений самого Панина: