Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

В конечном счете «советская форма государства есть самоуправление масс, где любая организация трудящихся является составной частью всего аппарата. От центральных коллегий власти тянутся организационные нити к местным организациям по самым разнообразным направлениям, от них – к самим массам в их непосредственной конкретности» [Бухарин 1988: 22]. Эти рассуждения Бухарина гармонируют с идеями, которые примерно в то же время высказывали и другие большевистские теоретики, включая и самого Ленина.

Но одновременно в «Экономике переходного периода» (1920) Бухарину пришлось рассуждать о том, как конкретно организована хозяйственная жизнь в условиях диктатуры пролетариата. Диктатура эта – режим переходного периода, одновременно она является новым «равновесием», возникшим после дезорганизации старого, капиталистического порядка[593]. Чтобы пояснить свои взгляды на этот вопрос, Бухарин проводит аналогию производства с армией:

На смену строжайшей империалистской субординации выдвигается принцип широкой выборности <…>. Каков объективный смысл этого процесса? Первое и самое главное: разложение, разрушение старой империалистской армии. Второе: воспитание, подготовка активных организующих сил будущей пролетарской армии, воспитание, покупаемое ценой разрушения старого. Никто не станет утверждать, что полковые комитеты делают армию боеспособной. Но объективная задача ведь и не состоит в том, чтобы поддержать боеспособность старой армии. Наоборот, она состоит в ее разрушении и подготовке сил для иного аппарата [Бухарин 1989: 145].

Переход от одного равновесия к другому совершается через общую дезорганизацию. По мере складывания нового равновесия эта дезорганизация будет заменяться «военно-пролетарской диктатурой», которая вместо задач воспитания масс (через разрушение, ценой беспрерывных ошибок!) направлена на «плавный и точный ход работы». Поскольку «принципиальное изменение производственных отношений» уже совершилось, диктатура должна лишь найти «такую форму управления, которая обеспечивает максимальную деловитость» [Бухарин 1989: 147].

Разумеется, на пути к коммунизму пролетарская диктатура будет широко применять насилие, причем по отношению не только к враждебным классам, но и к господствующему классу, поскольку сам этот класс не един: авангарду пролетариата приходится подтягивать до своего уровня отсталые группы, и в этом смысле диктатура является механизмом самопринуждения. В дальнейшем, правда, диктаторское единоначалие, имеющее свои плюсы, будет замещаться иной системой управления, которая диалектически сможет сочетать единоначалие с коллегиальностью как «тезис» с «антитезисом»; возможным это будет благодаря широчайшему воспитанию рабочих масс. А уже затем, с полной победой коммунизма, «принуждение в какой бы то ни было форме потеряет смысл», и тогда – как Бухарин отмечал и позднее, в 1925 году, – «политика заменится одним лишь научным управлением и научным руководством общественным хозяйством» [Бухарин 1990б: 221].

На упреки оппозиции Бухарин отвечал по двум главным направлениям. Является ли развитие пролетарской диктатуры в переходный период объективно предопределенным отсталым характером российской экономики? В разгоревшейся внутрипартийной дискуссии о новой экономической политике Бухарин сурово обрушился на Е. А. Преображенского, ведущего экономиста троцкистской оппозиции, издавшего теперь работу «Новая экономика». То, что Бухарин упрекал Преображенского в «сверхиндустриализаторстве», хорошо известно (другое дело, насколько эти упреки отражали идеи самого Преображенского[594]). Но упреки Бухарина по адресу своего экс-соавтора заключались не только и не столько в «цеховой идеологии», ставящей интересы пролетариата выше интересов пролетарского государства в целом, но и в «абстрагировании от политики». Что здесь имеется в виду? Преображенский, согласно Бухарину,