Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

категорически настаивает на «плане» и других хороших вещах и в то же время еще более категорически настаивает на отвлечении от функций государственной власти в области хозяйства. У него есть план, но без субъекта плана; планирование, но без планирующих органов; рациональное начало, но без определенного места, где оное начало помещается. Такие представления нельзя иначе обозначить, как мистику [Бухарин 1990а: 122].

Второе направление касалось проблемы перерождения партии. Аргументы по этому направлению были тесно связаны с рассмотренной выше уверенностью Бухарина в том, что партийное руководство способно превозмочь любые объективные трудности, используя собственную мудрость и искусство. Но где гарантия, что само это руководство не превратится в замкнутую касту бюрократов, властвующую по своему усмотрению и незаметно перерождающуюся? Ответ на этот вопрос был острым и парадоксально связанным с декларированным большевиками отмиранием государства. Критикуя Преображенского, Бухарин между прочим отмечал, что

государственная надстройка не есть вечная принадлежность общества – это во-первых; во-вторых, она на своей и утренней, и вечерней заре обладает особыми чертами, поскольку и там, и тут она не является надстройкой в собственном, «классическом» смысле слова. Ибо она вырастает из базиса в начале своего возникновения, и она погружается в базис и растворяется в нем в конце своего жизненного пути, когда государство «отмирает» [Бухарин 1990а: 121].

А потому «переходный период характеризуется сперва необычайным усилением государственных функций именно в силу непосредственного слияния надстройки с базисом», хотя обстоятельство это «есть предпосылка смерти самого государства». В конечном же счете «управление над вещами» при коммунизме превратится из «функции государственной надстройки» в «частицу совокупного производственного процесса, где хозяйствующим (планово-хозяйствующим) субъектом является само общество, где объективный закон развития совпадает с нормой этого развития, где иррациональность хозяйственной жизни сменяется ее рациональностью» [Бухарин 1990а: 121]. Говоря проще и короче, советский хозяйственный аппарат «является составной частью производственных отношений советского общества, т. е. сам целиком включен в „базис“» [Бухарин 1990а: 120].

Это не означало, что советский административный аппарат теперь застрахован от бед; напротив, ему по-прежнему угрожает перерождение под давлением мелкобуржуазной стихии. Но это означало, что грамотная политика властной элиты позволит сдержать данную угрозу, а администрирование само по себе является достойным занятием. Директорская позиция, например, – это место, на котором можно демонстрировать свою добродетель на благо пролетарской диктатуры, а не опасная привилегия, от которой постоянно исходит опасность вырождения. Отвечая на нападки со стороны «новой оппозиции», ведомой Г. Е. Зиновьевым, Бухарин высмеивал одного из оппозиционеров, П. А. Залуцкого:

Международная революция затянулась. Мы отступаем, ну, и отступаем бесконечно. Отсюда – эта замечательная идея навела на смертный грех и тов. Залуцкого: раз международной революции нет, она затянулась, – что осталось делать? Ясное дело, остается одно – перерождаться. И, конечно, раз все люди смертны, все доступны перерождению, то этому перерождению доступен и Центральный Комитет [XIV съезд ВКП(б) 1926: 140].

Приведем мнение А. Н. Медушевского: