Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

Победе термидорианцев над якобинцами в XVIII веке тоже содействовали усталость масс и деморализация руководящих кадров. Но под этими конъюнктурными по существу явлениями шел более глубокий органический процесс. Якобинцы опирались на поднятые великой волной низы мелкой буржуазии; между тем революция XVIII века, в соответствии с ходом развития производительных сил, не могла не привести в конце концов к политическому господству крупную буржуазию [Троцкий 1936: гл. 5].

В России же «свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции» [Троцкий 1936: гл. 5]. Какой же социальный «процесс» выражал этот факт? Троцкий ссылается на отсталый характер советской экономики, неспособной снабжать население товарами в нужной мере и потому нуждающейся в бюрократии; бюрократия, в свою очередь, является источником неравенства – порочный круг может быть разорван либо пробуждением масс, либо падением бюрократического режима и реставрацией капитализма [Троцкий 1936: гл. 6]. Марксистская идеология здесь в полной мере опирается на язык отсталости.

Но использует Троцкий и республиканский глоссарий добродетели / коррупции: большевистская партия, придя к власти, переродилась под давлением «мелкобуржуазной» роскоши. Троцкий охотно говорит о «деградации», о «вырождении» и о «разложении», подчеркивая при этом, что перерождение совершилось под давлением социальных условий, что выродившиеся большевики – в том числе и Сталин – были когда-то лояльными солдатами революции. И «несмотря на октябрьский переворот, национализацию средств производства, коллективизацию и „уничтожение кулачества, как класса“, отношения между людьми, притом на самых верхах советской пирамиды, не только не поднялись еще до социализма, но во многом отстают и от культурного капитализма» [Троцкий 1936: гл. 5].

Впрочем, нас в данном случае интересует не столько концепция Троцкого, хорошо известная, тщательно изученная и в громадной степени определяющая пути сегодняшней историографии СССР. Нас больше интересует альтернативное использование языка добродетели / коррупции, которое развивали противники Троцкого, в 1920‐х годах сохранявшие властные позиции и контролировавшие партийное большинство. Для этих идеологов вопрос о «термидоре» был болезненным [Кондратьева 1993: 201]: если Троцкий и его коллеги, находясь в оппозиции, с легкостью могли использовать всю критическую мощь языка добродетели / коррупции, то перед теоретиками большинства стояла более сложная задача – доказывать, что ни о каком «перерождении» речь не идет. Среди этих теоретиков ведущим был, конечно, Н. И. Бухарин; три его работы – написанная в соавторстве с Е. А. Преображенским «Азбука коммунизма» (1919), «Экономика переходного периода» (1920) и «Теория исторического материализма» (1924) – могут считаться важнейшими интеллектуальными событиями в постреволюционном большевизме. К середине 1920‐х годов он занял позицию ведущего теоретика господствующей партийной группы и в этом качестве вынужден был отбивать упреки оппозиционеров – включая Троцкого, Раковского и других – в перерождении[592].

Как и положено марксисту, Бухарин декларировал подчиненность политических форм экономическим основаниям:

Марксисты не выдумывают из головы чисто рационалистическим образом «форм правления». Они улавливают основные тенденции развития и свои цели сообразуют с этими тенденциями. Так, и только так нужно подходить и к вопросу о диктатуре <…>. При этом нужно помнить, что политическая форма есть «надстройка» над определенной экономической структурой, что она выражает определенное соотношение между классами и что политическая скорлупа неизбежно разлетается в прах, если она не находит себе опоры в структуре классовых соотношений [Бухарин 1988: 13].