Кенийские сафари

Популярность пива у кенийцев, как, впрочем, и среди большинства африканцев, поистине удивительна. Я заезжал порой в такие районы, где не пользуются никакими городскими изделиями, где отроду не видели спичек или мыла, но где тем не менее в качестве благодарности за оказанную вам услугу просили бутылку пива. Здесь две наиболее популярные марки пива -  «Таскер» (слоновий бивень) и «Пилзер». На людей, не пьющих пиво (например, на меня), африканцы смотрят как на ненормальных. Причем пиво здесь употребляют совсем не как веселящий напиток. Так, туркана или боран в рот не берут крепких алкогольных напитков, а если по незнанию и возьмут, то тотчас же выплюнут, да еще и обидятся на угощавшего. Но выпить десяток бутылок пива они всегда готовы. Поглощение пива — это какое-то священнодействие, способ приятно провести время, высказать свои мысли и узнать собеседника. Очевидно, в этом обычае сохранились отголоски традиционного ритуала, когда в старые времена после дневных переходов и сражений воины-победители возвращались в енкангу и жены выкатывали им один общий огромный калебас домашнего слегка хмельного напитка из проса. Каждый мужчина погружал в калебас собственную тростниковую трубку, пил, делился с товарищами мыслями, слушал их и опять пил.

— Хорошее пиво, — осушив по бутылке, отметили нджемпс.

Потом один из них обратился к Питеру:

— Прежде чем закалывать козу, отдай нам ее кровь.

— Берите, только скорее. Я буду делать жаркое.

Один из мужчин вытащил из-под своей тоги маленький лук со стрелой, отошел метра на три от козы, стал на колено и запустил ей стрелу чуть ниже глаза. Коза испуганно заблеяла, однако вскоре, очевидно, боль прошла, и она спокойно дала подставить под струйку крови пустую бутылку. Когда струйка иссякала, мужчина доставал из небольшого рога, висевшего на цепочке у него на шее, какой-то красноватый порошок, посыпал его на ранку, и струйка вновь увеличивалась.

— Что это за порошок? — спросил я.

— Это плоды кустарника, растущего вдоль склонов Маралала. Мы растираем их и всегда носим с собой. Они не дают крови остановиться.

— А вот самбуру берут кровь из шейной вены. Почему вы пускаете ее из-под глаз животного?

— Из шеи кровь берут у коров. У коз и овец кровь вкуснее из-под глаз.

— Я тоже хочу попробовать.

— О, бвана не пьет пиво, а пьет кровь. Бвана, наверное, решил стать мораном.

— К сожалению, у меня всего одна машина и та не хочет превращаться в корову. А что за моран без коровы?!

Шутка понравилась, наши гости долго и от души смеялись. Смеются нилоты совсем не так, как мы. Они откидывают назад голову и долго, пока хватит духу, громко хохочут. Потом выпрямляются, с совершенно серьезным видом вдыхают новую порцию воздуха, смотрят друг на друга, прыскают от смеха и опять закидывают головы. Если уж очень смешно и даже трудно устоять на ногах, мужчины смеются в обнимку.

Смесь свежей козьей крови с пивом оказалась вполне съедобным напитком, на мой вкус гораздо более сносным, чем чистое пиво. Я достал из багажника еще по бутылке, надеясь вместе с нджемпс поужинать, но есть мясо они отказались.

— Мы вчера пили молоко, поэтому нам сегодня нельзя есть мясо, — объяснили они и, взяв по бутылке, направились к своей енканге, время от времени оборачиваясь и помахивая нам копьями.

— Это обычай всех нилотов, — объяснил Питер. — Даже у нас, луо, в некоторых деревнях еще придерживаются такого порядка приема еды. Молоко — это начало всего в пище и в жизни, мясо же — всему конец. Поэтому старики говорят, что нельзя сразу есть молоко и мясо, ибо в человеке не могут одновременно встречаться начало и конец. Поел мясо, на следующий день надо пить кровь, потом два-три дня — кровь с молоком и только потом — чистое молоко. Кровь, говорят старики, не дает молоку встретиться в животе у человека с мясом. Кровь — между ними.

Хотя приготовленное Питером жаркое пахло очень хорошо, я в этот вечер решил ограничиться лишь бутылкой пива с кровью.

Эксцентричные жители Баринго

Ночью дождь выпал и на равнине. Первый дождь после долгой, мучительной засухи. Мы ехали по своей вчерашней колее, пытаясь выбраться на главную дорогу, ведущую к озеру Баринго, и не узнавали виденных вчера мест. На ветках колючих акаций, еще вчера серых и безжизненных, вдруг распустились нежные крошечные листочки удивительного цвета — не зеленого, а от почти белого до желтого и бледно-фисташкового. Откуда-то появились птицы, запрыгали в лужах жуки. Даже медлительные и всегда сонные верблюды принялись за любовные игры. Это было какое-то удивительное молниеносное пробуждение природы. И я даже пожалел, что от Ханнингтона до Баринго всего лишь полтора часа езды и что, добравшись до этого озера, лежащего в плоской чаше с пыльными, почти лишенными растительности берегами, я уже больше не увижу ни фисташковых акаций, ни салатовой травы.