Кентавр

Спеши скорей смелей за звездой моей
От суеты и от шума мирского
Вдаль, за мечтой, по глади морской,
Где под сенью священной основан
Архипелаг красоты неземной,
От берегов с их рынками и городами
Он спрятан за рифами и волнами,
За океанами и неведомыми морями,
И лишь чистый мечтами найдет
остров мой…
Веру обрящет тот, кто здесь
на берег сойдет:
Райский покой в садах Элизия
Или плющ и лозу из кущ Дионисия
и Пана рожок?
Выберешь что ты, менад,
Исступленную пляску, багряный закат,
Танец в росе и ночной звездопад
Иль белую ризу и храма чертог?
Брат, всмотрись в закат
И узри давно ушедших богов,
Тех бессмертных, что тут отыскали
приют,
Золотых веков сберегли свет.
И оракулы здесь обойдутся без слов,
В шелест лавра, в журчание чистых
ручьев,
В шорох листьев под поступью
древних богов,
И в дыханье дубов заплетая ответ!

Эдвард Мерике. «Песнь странницы»[47]

Весь следующий месяц Теренс О’Мэлли смирял свою душу: он работал, и работа его спасла. То есть помогла ему остаться «уравновешенным». Намеренно или нет, точно ирландец так и не смог разобраться – Шталь растревожил в его душе бурю. Точнее, поднял ее на поверхность, ибо в глубинах она всегда бушевала, сколько он себя помнил.

Что Земля может быть разумным живым организмом, лишь слишком больших размеров, не вмещающихся в человеческий рассудок, всегда представлялось ему в воображении. Теперь же это перестало быть символом его веры, превратившись в непреложную истину, столь же ощутимую, как удар гонга, зовущего к обеду. Глубинные стремления, которые невозможно было удовлетворить при обычном течении жизни вовне, находили осуществление в субъективных представлениях и, как для любого поэта, составляли поэтическую правду; но теперь он убедился в их буквальном соответствии реальности для того внешнего канала сознания, который обычно неактивен и именуется транслиминальным. Душевная ностальгия обеспечила этот канал и перенос сознания в него, а состояние транса помогло, конечно, его отыскать – вот и всё.

Вдобавок мистический настрой его ума всегда рисовал предметы в виде сил, которые прорываются наружу от некоего невидимого центра, складываясь в зримую форму тел – деревьев, камней, цветов, мужчин, женщин, животных, – а также тех, что проявляются внешне лишь отчасти, оттого что слишком огромны, слишком малы или разрежены. И вот сейчас, под комбинированным воздействием Шталя и Фехнера, стало ясно как огонь, что это так и есть, больше того, что в транслиминальном сознании существует некая точка, позволяющая вступать с этими силами в контакт еще прежде, чем они обретут более грубое внешнее выражение в виде физических тел. Природа для него всегда была живой в поэтическом смысле, как олицетворение, но теперь он знал, что это действительно так, поскольку предметы, пейзажи, люди, всё кругом было компонентами коллективного сознания Земли, проявлениями ее духа, стадиями ее существования, выражением ее глубокого, страстного «сердца» – ее проекциями вовне.