Кентавр

Что ни возьми – смену времен года и часов, Жизнь и Судьбу, – всё пронизано ритмом, размером. Во всех искусствах и ремеслах, механизмах, органических телах, каждодневных делах присутствуют ритм, размер, мелодия. В безотчетных действиях также проявляется ритм. Он повсюду и во всё встроен. Все человеческие устройства соразмерны и подчинены ритму. Это неспроста. Неужели причиной только воздействие инерции?

Новалис

Несмотря на отдаленность и безлюдность тамошних мест, появление старого знакомца не было таким уж неожиданным. По некоторым признакам эта встреча должна была рано или поздно произойти. У ирландца, собственно, и сомнений не было. Однако не одни лишь предзнаменования указывали на сей раз на предстоящую встречу.

О’Мэлли не раскрывает до конца, что это было. О двух моментах он поведал мне сам, об иных не мог себя заставить рассказать. В положенном же на бумагу повествовании нет упоминания даже о первых двух знаках. Нежелание изложить обстоятельнее нюансы нелегко объяснить, разве что недостатком в языке средств для выражения столь необычных обстоятельств. Однако ведь прежде его это не останавливало, когда он вел рассказ о своем удивительном приключении. И всё же мне не удалось убедить его развернуть объяснение, О’Мэлли лишь признался, что были еще другие моменты, послужившие намеками. А потом пожал плечами, рассмеялся и замолк в замешательстве.

О двух упомянутых им моментах я попытаюсь рассказать. Мы с Теренсом тогда сидели, как множество раз прежде, под звездным небом на крыше лондонского дома, где он снимал квартиру, а снизу доносился шум современного города. Оба эти момента соответствовали представлению, что день ото дня простиравшаяся шире телесной оболочки часть личности ирландца становилась всё активнее, познавая область расширенного сознания, пробужденную к жизни новым другом с парохода.

Так или иначе, О’Мэлли они убедили, что больше он не одинок. И уже несколько дней. Помимо проводника, его сопровождал кто-то еще. Неотступно наблюдая.

– Множество раз мне казалось, что я вижу его, – рассказывал ирландец, – но каждый раз я ошибался. Однако разум мой не сдавался. Я был совершенно уверен, что великан где-то рядом.

Он сравнивал свои ощущения с известным многим переживанием, когда вспоминается старый друг, которого даже не ждешь, и тогда в каждом прохожем замечаешь его черты, пока друг действительно не направляется тебе навстречу по тротуару. Его приближение направило весть, которую ваше сознание успело получить, прежде чем друг успел показаться из-за угла.

О’Мэлли добавил:

– Уверенность в близкой встрече крепла день ото дня, будто его существо высылало вперед щупальца на поиски. И в первый раз они отыскали меня… – тут он чуть помедлил, подыскивая слово, – во сне.

– Значит, он тебе явился во сне?

– Да, вначале во сне, – отвечал он, – только когда я проснулся, сон не исчез, и различить, где сон, а где явь, я уже был не в состоянии. Кроме того, я постоянно ожидал встречи с ним, почти за каждым поворотом тропы, думал, вот-вот увижу, только заберусь чуть выше в горы, вот за той скалой или за тем деревом, пока наконец действительно не увидел. Однако задолго до того, как показался, он наблюдал за мной, направлял и ждал.

Всё это Теренс высказал, не надеясь, что я поверю. Но в некотором смысле, как ему представлялось, я был способен поверить и верил. Причем в полном соответствии с духом приключения и с повышенной восприимчивостью его сознания. Ибо, расширившись, оно пребывало в состоянии «белого листа», на котором малейшее прикосновение мысли могло оставить росчерк. Он был восприимчив весь, с головы до пят. И расстояния физического мира не больше препятствовали остроте ощущений, чем электрическим силам.

– Но «русский» был не один, – добавил он негромко, но обычно как раз такие его замечания привлекали мое внимание сильнее всего, – он был там… со своими сородичами.

После чего, не переводя дыхания, ринулся пересказывать подробности своего переживания с силой убеждения, потрясшей мою оторопевшую душу. Как всегда, если О’Мэлли всецело отдавался повествованию, окружающее меркло и я снова окунался в приключение. Дымовые трубы под колпаками превратились в деревья, полоса лондонского парка под звездным небом – в глубокую кавказскую долину, а шум машин – в грохот потоков, стекающих со снежных вершин. Казалось, в воздухе повеяло ароматом незнакомых цветов.