Кентуки

Мужчина поставил крольчиху на стол прямо перед собой и наклонился, чтобы получше рассмотреть ее. А когда снова выпрямился, его член занял весь экран на компьютере Эмилии. Он совсем не был похож на то, что она видела когда-то у своего мужа, у мужа он был более бледным и вялым. Между тем мужчина говорил ей что-то по-немецки, а его член по-прежнему смотрел на нее. Наверное, все мужские гениталии говорят только по-немецки, вот почему они с мужем, с ее Освальдо, всегда плохо понимали друг друга. Эмилия не сдержала улыбки, возгордившись тем, что вдруг почувствовала себя такой современной и продвинутой, поскольку без всякого смущения могла рассматривать этот огромный немецкий фаллос, управляя кентуки и одновременно не без иронии отмахиваясь от воспоминаний о самом большом поражении в своей жизни. Про все это стоило рассказать подругам во вторник после бассейна, и ей даже захотелось сделать фотографию с экрана. Но тут кентуки, все еще стоя на столе, повернулся, и то, что он увидел, лишило Эмилию всякого желания смеяться. Мужчина рылся в сумке Евы. Достал портмоне, открыл, просмотрел документы и кредитки, пересчитал деньги и вытащил несколько купюр. Эмилия пискнула – при этом ее страшно возмущало, что ничего другого она сделать не в силах. Тип хотел схватить крольчиху, но ей удалось ускользнуть. Она металась по столу, кудахтая, как настоящая курица, пока он старался ее поймать. Ему на это понадобилось всего несколько секунд. Он снова поднял ее и понес на кухню. От качки у нее немного закружилась голова. Когда он остановился, Эмилия вдруг поняла, что немец собрался сунуть ее под кран. На секунду взгляд Эмилии упал на яичную скорлупу, лежавшую совсем рядом. Остатки клейкого белка стекали на чистую пластиковую поверхность стола. Кран выплюнул сильную струю воды. Если она намокнет, подумала Эмилия, что-нибудь внутри у нее непременно испортится и перестанет действовать. Она еще раз пискнула. И услышала, с каким глухим звуком струя упала ей на голову. Крольчиха снова запищала. Неужели этот тупой кусок сырого мяса способен вывести ее из игры? Она что было сил дернулась и упала в раковину. Он опять схватил свою жертву.

– А для меня есть яичница? – Голос Евы звучал нежно и весело.

Рука мужчины по-прежнему крепко держала кентуки. Кажется, он начал оправдываться, а Ева как-то рассеянно слушала его, вытирая полотенцем мокрые волосы. Потом она успокоила этого типа: нет никакой необходимости мыть кентуки, ей и самой тоже случалось чем-то запачкать его. Главное – чтобы чистыми оставались глаза.

– Потому что камера находится именно там, – пояснила Ева, беря свою крольчиху на руки.

Эмилия повторила для себя то, что только что услышала от Евы. Впервые девушка упомянула именно про нее, про Эмилию, поскольку камера – это ведь и есть она, и сказать “камера” – значит признать, что за крольчихой таится какой-то человек, которого Ева любит и о ком заботится. Это счастливое открытие потрясло Эмилию больше, чем член немца во весь экран. Какой замечательный день, подумала она.

Ева опустила кентуки на пол и ушла. Она была по-прежнему голой, во всяком случае ниже пояса, но Эмилия все равно почувствовала, что любит эту девчушку как никогда прежде. Они были нужны друг другу, и то, что с ними происходило – с обеими одновременно, – происходило на самом деле. Кентуки последовал за Евой в гостиную – за ее голой попкой, маленькой и складной, и эта попка пробудила в Эмилии нежность, похожую на ту, что она столько раз испытывала, глядя на своего сына, когда он был еще младенцем. Ева шлепнулась в кресло, а Эмилия мягко постучала ее по кончикам пальцев, которые сейчас не доставали до пола. Этим она добилась, чего хотела: Ева подняла ее и поставила рядом с собой, не переставая поглядывать в сторону кухни. Мужчина нес яичницу. Он что-то спросил. Возможно, надо ли сходить за солью и перцем. Понять его Эмилия не могла, но в общих чертах догадывалась, о чем он говорил, – главным образом по ответам Евы: да, конечно, объясняла девушка, там, внутри у крольчихи, кто-то есть. И тогда мужчина, стоя на кухне, вдруг перестал улыбаться и посмотрел прямо в глаза Эмилии.

* * *

Марвин закрыл дверь кабинета и включил лежавший на книгах айпэд. Теперь он уже не старался всегда держать наготове тетрадь и карандаш в руке на случай, если войдет отец и надо будет в мгновение ока перескочить с экрана на книжные страницы. С тех пор как Марвина ежедневно на три часа отправляли сюда, ни отец, ни женщина, ведущая у них хозяйство, ни разу не удосужились заглянуть в кабинет, чтобы проверить, чем он там занимается. За ужином отец интересовался, как идут дела и хорошие ли отметки получает Марвин. Но отметки им выставят только через три недели, и они будут чудовищные, но к этому времени Марвин уже перестал быть мальчиком, у которого есть свой дракон, нет, он сам стал драконом, который таил у себя внутри мальчика. Чего уж тут говорить об отметках!